Гари Ромен - Европейское воспитание

Он повернулся к Зосе.

– Подожди там, в кустах. Мы через час сменяемся. Мы сами тебя найдем. Потом станем между грузовиками, там не так дует.

– Ладно.

…Она ждала. Ждала, сидя на пеньке. Она думала о том, что сказал ей старший Зборовский: «Последний раз». Но она в это не верила. Не бывает «последнего раза» для страданий, а надежда - всего лишь уловка Господа, помогающая людям выносить все новые и новые страдания. Она ждала. Время текло медленно, воздух был жестким и холодным, как лед, каркали вороны, и небо было серым. Ей хотелось малого: любить, есть досыта и находиться в тепле, и она спрашивала себя, почему так трудно любить и не умирать от голода или холода? Намного важнее найти ответ на этот вопрос, думала она, чем знать все то, чему ее ровесниц учат в школе: что земля круглая, что она вертится и как правильно пишется: Chrzeszczy chrzaszcz w trzcinie . Она ждала. Она смотрела на деревья и завидовала их жесткой коре; подумала о матери и поняла, что забыла ее лицо, подумала о Янеке, и у нее в ушах зазвучал его голос. «В Сталинграде люди сражаются за то, чтобы войны больше не было». Но она уже знала, что это неправда: люди сражаются не за идею, а просто против других людей, сила солдата не в гневе, а в безразличии, и после всех цивилизаций остаются только руины…

– Вот она! - сказал чей-то голос.

Солдаты с любопытством рассматривали ее.

– Чур я первый!

– Сифилитичка? Вот бы она оказалась сифилитичкой! Моя Фрида предпочла бы, чтобы я жил с сифилисом, чем умер с Железным крестом.

– А она недурна.

– Мне плевать.

– Пропустите. Вот моя банка, мясо первого сорта! Уговор дороже денег!

– Я даю две банки и прохожу два раза.

– Выше жопы не пукнешь.

– Где мы станем?

– Между грузовиками, там спокойнее.

– Снег на дворе.

– Может, дождемся весны?

– Мы сюда шутить пришли или сношаться?

– Пошли со мной, - сказал первый солдат.

Она пошла за ним. Грузовики были сбиты в кучу, как стадо овец. Солдат снял шинель и расстелил ее на снегу.

– Иди сюда. А ты мне нравишься.

– Правда?

– Правда.

– Значит, ты хочешь, чтобы я пришла еще.

– Да. Приходи завтра. Только не поздно. Мы уходим.

– Я могу прийти еще и послезавтра.

– Послезавтра мы уходим.

– Я могу прийти утром.

– Мы уходим на рассвете.

– Бедный Liebling , бедный Liebling . Она закрыла глаза и запрокинула голову. «Только бы ничего не почувствовать, только бы ничего не почувствовать…» Но она чувствовала ледяную землю под спиной, чувствовала ногти и кулаки, мявшие ее со всей ненавистью, какую нелюбящие мужчины способны вкладывать в свои ласки. Она слышала крики воронья, негромкую брань и шум ветра. Она ничего не говорила. И не плакала. Это было похоже на голод и холод, это было похоже на войну.

Один раз она все же спросила:

– Много еще осталось?

– Четыре парня.

– Дай мне сигарету.

– Ты с ума сошла, это запрещено.

– Почему?

– Грузовики начинены взрывчаткой. Это новая хитрость, для ракет. В Сталинград, понимаешь… Этого хватит, чтобы все взлетело на воздух.

– Да ну?

– Говорю же тебе… Когда едешь на таком грузовичке, от страха ни жив ни мертв! Малейшее столкновение - и не успеешь даже побледнеть…

– Да?

– Говорю тебе… Мы боимся даже резко тормозить!

Один из солдат не притронулся к ней. Он попросил:

– Ничего не говори ребятам…

– Я ничего не скажу.

– Спасибо… Мне так стыдно…

Другой все твердил:

– Скажи мне что-нибудь ласковое, погладь мне волосы…

Внезапно она почувствовала, как на шею капнули слезы. Она вытерла их с отвращением.

– Скажи мне что-нибудь нежное…

Она выгнула обе руки и уперлась ладонями в снег, чтобы почувствовать холодную чистоту. А потом спросила:

– Наверно, эта взрывчатка очень опасна?

– Еще бы!… Мерзкая работенка.

– Малейшее столкновение…

– И мы все взлетим на воздух!

У последнего, пожилого, мужчины от нетерпения дрожал подбородок и тряслись руки.

– Маленькая девочка, - лепетал он. - Я поймал маленькую девочку. Совсем маленькую…

– Скажи, Лукас, сегодня или на Пасху?

– Отвяжись!

Она вернулась вечером. Старший Зборовский лежал в землянке, закрыв лицо руками.

– Это я.

Он вздрогнул и ничего не сказал. В очаге догорал огонь, и угли едва дымились.

– Казик.

Он продолжал молчать. Она посмотрела на его неподвижное, напряженное тело. Протянула руку, чтобы коснуться его плеча, но ощутила, что от малейшего прикосновения этот человек перестанет владеть собой и разрыдается. Зося отдернула руку, помогая ему перебороть себя. Затем подождала, пока угаснут угли, чтобы он не мог видеть ее в темноте, и сказала:

– Они уходят послезавтра на рассвете.

Она услышала, как старший Зборовский заворочался на своем ложе.

– Взрывчатка, - сказала она. - Что-то новое… Достаточно одного толчка, чтобы все взлетело на воздух. Они говорят, для Сталинграда.

– Ты не забыла спросить, какие…

– Не забыла. Четыре грузовика везут продовольствие. Но их очень просто отличить: только у них есть прицепы.

– Ты уверена?

– Да, - прошептала она, вытирая слезы.

На другой день к Зборовскому пришел пан меценат и робко предложил свои услуги.

– Это задание не для пана мецената.

– Прошу вас, Зборовский!

– Пусть пан меценат не настаивает.

Адвокат схватил его за руку.

– Это мой единственный шанс стать достойным.

– Достойным? Чего? Кого?

– Ее.

Казик удивленно посмотрел на него: лицо пана мецената было худым и землистым, живот болел у него днем и ночью. Лес превратил его прекрасную шубу в лохмотья: теперь он носил ее, вывернув наизнанку, мехом наружу, и был похож на большого, доброго и немного грустного зверька, уставшего волочиться по снегу.

– Правда, пан меценат, эта шапка не по вам!

– Я знаю. Знаю прекрасно. И еще я знаю, что я трус: я больше не хочу этого, Зборовский, поймите же! У меня страшно болит живот, мне страшно хочется есть, мне ужасно холодно. Дайте мне выполнить это задание.

– Возвратились бы лучше к жене!

– Моя жена верит в меня. Вы молоды, Зборовский, и не знаете, что значит любить женщину моложе вас на тридцать лет… Она верит в меня. Ради нее я стану мстителем, вершителем справедливости… героем! - Он печально улыбнулся. - Героем… я-то… Вы скажете, достаточно на меня взглянуть… Но она так юна, так невинна! Она вышла за меня не по любви, а из уважения, из восхищения. Я человек зрелый, а она - молодая студентка, для которой имеют значение только душа, сила характера, идеи… Бедняжечка! Ей и невдомек, что мечтатель и идеалист, каким я был когда-то, юноша, готовый погибнуть за свободу всего мира, незаметно собрал вещички и сбежал на цыпочках, как вор, а на его месте давным-давно обосновался толстый, жадный, равнодушный и трусливый буржуа… Дайте мне выполнить это задание, Зборовский. Ради нее.