Герчо Атанасов - Операция «Сближение»

Арнаудов не только не уважал, но и страшился крутого, деспотичного характера своего покровителя, в его глазах тот представлялся черной тучей, которая при мельчайшем невнимании или непредусмотрительности могла обрушиться градом на его голову. Более того, глубоко в подсознании Григор ощущал в образе Стефана какую-то первобытную угрозу себе самому, ему чудилась расплата за самостоятельность мышления, за сугубо личное отношение к жизни и миру. Однажды вечером, после очередной встречи с Вангеловыми, он рассказал жене о том, как ему приснился Стефан в образе некоего Робинзона власти, единственного уцелевшего правителя пещерного племени или общины, где царили дикие нравы и в ходу были топоры и пики, в боевой раскраске, провозглашенного вождем или жрецом и переименовавшего свои владения в Вангелию. Екатерина рассмеялась и сказала, что это бред, что Стефан часто вызывает подобные ассоциации, но на самом деле он не таков, что он еще не настолько задубел и прекрасно понимает многие вещи, просто он груб, как медведь… Ты что, в адвокаты ему нанялась? – рассердился Григор, и это говоришь ты, музыкантша!.. Это верно, с искусством у него нелады, тут он ужасен, согласилась бывшая пианистка, но ты никогда не замечал, что он очень музыкален? Да-да, у него есть слух, народные песни он исполняет довольно изящно и с чувством… Чепуха! Разве я не помню, как он морщился, когда ты им играла в первый раз?.. Григор, не выдержала Екатерина, почему же тогда ты ему заглядываешь в рот, подмазываешься к нему?.. Во-первых, мы это делаем вместе, а во-вторых, ты сама знаешь почему… Знаю, но тогда нам надо быть объективными и молчать… Это другой вопрос, Тина, совсем другой вопрос…

Арнаудов поглядел на мрачноватое лицо Стефана. У него были и другие, более глубокие причины для тайной нерасположенности к этому человеку, равно как и для внутреннего безразличия ко всему тому, что волновало или хотя бы интересовало этого бывшего пролетария. Человек действия, жадный до работы и успеха, он был обречен судьбой пахать на общем, а не на отцовском поле, для которого ему никогда не было жаль ни сил, ни пота. Больше никогда Арнаудову не довелось испытать того неописуемого упоения от работы, оставшегося в памяти с детских лет, хотя он всегда работал на совесть. Куда бы его ни назначали, что бы ни приходилось делать, он заранее знал, что результаты его труда растворятся в бездонном общем котле, из которого невозможно загрести, сколько пожелаешь и сколько тебе полагается по заслугам. И еще одно – эти результаты, его личные и коллективные, моментально перемешивались и превращались в нечто монолитное и бесформенное, лишенное облика и почерка, не говоря уже о стиле и уровне, и это нечто точно также тонуло в чем-то еще более громадном и безликом – и так до бесконечности. Несмотря на то, что он возглавлял солидную организацию и большая часть работы проходила через его руки и голову, он не мог сказать: это мое личное достижение, этого добился я, Арнаудов, я один. Мрачная душа коллектива – он случайно наткнулся на это выражение в одном бестолковом фельетоне и запомнил его на всю жизнь. Он и сам подобным образом воспринимал общие усилия, переплетения связей и отношений, которые медленно, но верно накрывала темная пелена безличного, выравненного, вытоптанного – просто ему вряд ли удалось бы самому подыскать настолько удачную формулировку. В сущности, именно по этой причине он на протяжении многих лет ориентировался больше на руководящую, нежели на инженерную работу; так, действуя постепенно и методично, он в конце концов оказался не в конструкторском бюро, а во внешнеторговой организации. И теперь рассчитывал, что на худой конец на финише карьеры для него всегда найдется теплое местечко в каком-нибудь торгпредстве в одной из западных стран. Чтобы пожить в свое удовольствие в уюте, при деньгах и без особых забот.

Арнаудов много разъезжал, на восток и на запад, – и постепенно эти два слова утвердились в его сознании в написании с большой буквы – география была вытеснена историей, инженер был задавлен торговцем и доморощенным политиком, чья осведомленность, зачастую поверхностная, но напористая, усиливала в нем инертность и безразличие.

– Выскочки, говоришь, – оборвал он затянувшуюся паузу, во время которой за ним внимательно наблюдал Вангелов. – Согласен, но только с одним условием – не все.

– Кто говорит, что все?

– Не все, Стефан, я знаю много молодых и способных работников. Они – толковый народ. Надо к ним прислушиваться, давать им дорогу.

Вангелов ощутил тонкое острие сопротивления.

– Хочешь записаться в ихние адвокаты? А мне…

– В чьи адвокаты?

– В ихние, в чьи же еще… А мне лепишь ярлык прокурора.

Дурак, забыл об осторожности, корил себя Арнаудов.

– Ни в какие адвокаты я не лезу, и насчет выскочек ты сто раз прав! Я говорю о другом.

– И я – о другом.

– Значит, мы не расходимся во мнениях.

Расходимся, Гриша, еще как расходимся, подумал Вангелов, подталкиваемый своей старой подругой – интуицией, которая часто подменяла ему ум, а в часы просветлений помогала работе мысли. Их знакомство с Арнаудовым началось на деловой основе, первый обмен визитами, первый совместный полет – постепенно они сблизились. Сын извозчика, Вангелов рос в бедности, в окружении грязных улочек и ругани. Днем рыл рвы и каналы, ходил в вечернюю школу. Позднее стал комсомольским деятелем районного масштаба. Потом последовал рабфак, мытарства комсомольского и партийного секретаря, первый пост начальника отдела, первое директорство, затем он получил назначение в министерство. Ему было неизвестно прошлое Арнаудова, о нем между ними не было произнесено ни слова, да и нужды такой не было – он нюхом чуял, что разница – огромная. Григор был начитанным инженером – так о нем отзывались, да это и чувствовалось – он был наделен организаторским талантом, умел руководить, пользовался уважением коллег, поддерживал связи и знакомства в высших кругах. Кругозор Вангелова простирался от грязных улочек и ругани, с одной стороны, до необъятной политической карты мира – с другой, для него инженерные способности служили лишь подспорьем, звеном обеспечения, по буржуазному принципу нанятым по необходимости для выполнения конкретных услуг. Эти услуги были важны в данный момент и могли пригодиться в будущем, но они не решали главные, политические вопросы, для которых требовались иные, недоступные для инженерной мысли технологии. Именно в них, как он полагал, безошибочно ориентировались „вангеловцы" – некая особая дружина, создававшаяся и закалявшаяся в других университетах, университетах жизни. Что знал Григор о настоящей большой жизни? Ничего или почти ничего. Потому-то он так осторожно, даже трусливо защищал выскочек – ведь они родственные ему души, которые используют момент, мировую ориентацию на развитие научно-технического прогресса, чтобы проявить себя, блеснуть, дорваться до власти. Не быть по-твоему, Гришуля, бай Стефан Вангелов тому гарантия, надежная…