Буало-Нарсежак - Современный французский детектив

Я ушел. Но тут же вернулся, так как забыл одну важную деталь. Вы не должны были говорить своим сослуживцам о том, что вечером будете работать у меня Потом я зашел в бухгалтерию и взял толстую пачку купюр из своего личного сейфа. Я сунул деньги прямо в карман пиджака, как делал это когда-то двадцатилетним юношей, во время войны. Между прочим, именно война помогла мне обнаружить единственный мой талант-умение продавать кому угодно все что угодно, включая и то, что покупается легче и дороже всего, а именно воздух. Новенькая машинистка — не знаю ее имени — с глупым видом наблюдала за мной. Я попросил ее заниматься своим делом. Позвонив секретарше, я сказал, чтобы она отнесла ко мне в машину досье Милкаби, пачку бумаги для пишущей машинки и копирку. Я видел, как вы проходили по коридору в своем белом пальто. Я зашел в комнату редакторов, откуда доносился такой знакомый мне гвалт. Это Гошеран раздавал конверты с премиальными. Я попросил его дать мне ваш конверт. Затем вернулся к вам в кабинет. Я был уверен, что вы оставили записку, в которой объясняете свой неожиданный уход.

Когда я увидел листок, прикрепленный к настольной лампе, я не поверил своим глазам. Вы написали, что вечером улетаете на самолете, а ведь я именно об этом и мечтал — чтобы все думали, что вы куда-то уехали. Но, как я вам уже сказал, Дани, голова у меня работает быстро, и моя радость была недолгой. Вы уже сделали один шаг, который сверх всякого ожидания совпадал с моим планом, и уже один этот шаг мог все разрушить. Я задумал послать в Орли ту пресловутую телефонограмму от вашего имени, в которой бы говорилось, что, если Коб улетит в Вильнев, вы последуете за ним. Но ведь вы не могли решить, что едете, за три часа до того, как узнали, что он наплюет на ваши угрозы и все равно улетит. Конечно, пока что я еще имел возможность выбрать, чем мне воспользоваться — вашей запиской, которую мог увидеть любой служащий в агентстве, или все-таки телефонограммой, которую я задумал отправить. Ведь одно исключало другое. Если бы я об этом не подумал, если бы я вовремя не сообразил, что получается нелепица, которую заметил бы даже самый тупой полицейский, вы бы, Дани, сразу победили, даже если бы я убил вас. Я выбрал телефонограмму. Я сложил вашу записку вчетверо и сунул к себе в карман. Она никому не была адресована, и после отправления самолета, на котором должен был лететь Коб, могла мне пригодиться. Да, время — это действующее лицо, Дани, и наша с вами жизнь в течение последних дней была дуэлью, в которой мы пытались завоевать его благосклонность.

Я нашел вас внизу, под аркой. Вы стояли спиной к свету, и ваша высокая неподвижная фигура была резко очерчена. Под предлогом, что я хочу дать вам возможность захватить необходимые вещи, а на самом деле для того, чтобы побывать в вашей квартире и суметь потом проникнуть туда, я повез вас на улицу Гренель. Помню, как мы ехали, ваш спокойный голос, ваш профиль с коротким носиком, луч солнца, неожиданно осветивший ваши волосы. Я боялся самого себя. Ведь чем меньше я буду с вами разговаривать и смотреть на вас, тем меньше меня будет преследовать мысль, что за этими темными очками, за этим гладким лбом ритмично бьется чужая жизнь.

К вам домой мы приехали позже, чем я рассчитывал. Едва я переступил порог вашей квартиры, как в моей памяти всплыли все подробности признаний Аниты, все те кошмарные сны, которые мучили меня по ночам. Вы закрылись в ванной комнате. Я позвонил на авеню Моцарта и тихо сказал Аните, чтобы она с Мишель ждала нас в квартале Монморанси. Она с беспокойством спросила: "С Мишель? Почему с Мишель?" Я ответил, что так будет лучше. Больше я ничего не мог сказать, потому что сам я прекрасно слышал каждое ваше движение за стенкой. Мне подумалось, что вы отнесетесь ко всему с большим доверием, если, войдя в "наш дом", увидите нашу дочь. Но не только это соображение руководило мною. Я хотел, чтобы Мишель была рядом со мной. Я, по-видимому, боялся, что, если дело примет дурной оборот, то в ту минуту, когда у нас еще останется возможность удрать за границу, ее не окажется с нами. И это была правильная мысль. Ведь сейчас и Анита, и Мишель в безопасности.

Самой ужасной была минута, когда вы вернулись в комнату. Анита требовала объяснений, а я ничего не мог ответить. Мне надо было в вашем присутствии описать ей, как вы сейчас выглядите, и в то же время не вызвать у вас подозрений. И я стал говорить так, будто она спросила меня что-нибудь вроде того: "Я уже шесть месяцев не видела Дани, она изменилась?" Вы присели на ручку кресла и надевали белые лодочки — одну, потом другую. Узкая костюмная юбка, короткая, как и полагается по нынешней моде, весьма откровенно демонстрировала ваши длинные ноги, и я обратил на них внимание, хотя сам удивился, что в такую минуту способен на это. Я продолжал говорить. Мне кажется, говорил я своим обычным голосом. Но мысли мои расплылись, так же как недавно тушь для ресниц на лице Аниты. Впервые я физически ощутил, что мне предстоит вас убить, лишить жизни живое существо, сидящее сейчас рядом со мной, и сделать это не путем каких-то расчетов и умозаключений, но просто-напросто собственными руками, как убивает свою жертву мясник. Я пережил паршивую минуту, Дани. Потом все проходит. И что бы мне ни говорили по этому поводу, как бы ни пытались меня убедить в обратном, теперь я знаю: проходит. Все проходит, да. На какой-то миг, всего на один миг вы испытываете тошнотворное нежелание — наивысшей точки оно достигает, когда кажется, что лучше умереть самому, — но потом оно проходит навсегда, а к тому осадку, что остается от него, вы постепенно привыкаете. Убивать легко и умирать легко. Все легко. Трудно только одно: хоть на минутку утешить того, кто замурован в нас, кто не вырос и никогда не вырастет, кто беспрестанно взывает о помощи.

По пути в Отей я послал вас купить пузырек дигиталиса по рецепту Коба, который захватил с собой. Сначала я думал использовать его как еще одно доказательство вашей связи с Кобом, но, пока вы ходили, я поразмыслил, и мне пришло голову, что в нужный момент, завтра утром, это лекарство может стать тем самым оружием, которое я искал, чтобы вас убить. Я решил создать такую версию: привезя труп своего любовника в багажнике его "тендерберда" из Вильнева в Париж, вы, потеряв всякую надежду скрыть свое преступление, покончили с собой. Выпить пузырек дигиталиса — мне показалось, что это вполне правдоподобный способ самоубийства для женщины. А добиться, чтобы вы это сделали, я сумел бы без особого труда. Я силой заставил бы вас, вы слишком слабы, чтобы оказать мне сопротивление.

Дом Коба в квартале Монморанси не вызвал у вас ни малейшего удивления — вы явно были убеждены, что находитесь у нас. Когда я, поднявшись на второй этаж к Аните, рассказал ей об этом, она не поверила. А вы уже сели за старенький "ремингтон" покойного хозяина и принялись печатать. Мишель была с нами, она сидела тут же на площадке лестницы в кресле с высокой спинкой и держала на коленях куклу. Теперь, когда она была рядом, я чувствовал себя хорошо. Анита сказала мне: "Я знаю Дани лучше тебя. Уверена, что она не поддалась на обман. Просто никогда нельзя понять, что скрывается там, за ее темными очками". Я пожал плечами. Лично мне в эту минуту не давал покоя ваш белый костюм. Раз он был сшит в ателье, с которым связано мое агентство, я не мог позвонить туда, чтобы мне немедленно доставили такой же. Правда, у Аниты был белый костюм, но он ни капельки не походил на ваш.