Дэвид Осборн - Убийство в долине Нейпы

— То есть «мне она не нужна, но и ты ее не получишь». Так, вероятно?

— Спорить не берусь, — согласился Брайант.

— Ну, а что же сама Лурина? Как она относится к Хестер?

— Не думаю, что здесь большая любовь. Расставание с мачехой вряд ли было для нее большой потерей.

— И тем не менее Джон разрешает ей ездить с Хестер по магазинам?

Брайант пожал плечами.

— А что ему остается делать? Лурина, да простит ее Бог, крутится в веселых компаниях с шикарной, богатой публикой, где надо быть хорошо одетой. Но деньги ей даются туго, если вообще перепадают. А Хестер подбрасывает ей на тряпки. У Лурины же к людям такой подход: есть у тебя деньги — ты прекрасный человек, нет — катись к черту. Джона это очень огорчает.

Проходя через винные погреба, я спросила Брайанта, почему он не женится.

— Наверное, потому, что я никому не нужен.

— Ох, лжец!

Он рассмеялся и поинтересовался моим браком и жизнью после смерти мужа. Я была рада его обществу. Хотя мне нравилась подвальная тишина и прохлада, расхаживать тут в одиночку было бы малоприятно — туманный холодный сумрак постепенно нагнетал тоску и страх. В одном совсем скудно освещенном углу мы наткнулись на ржавые железные ворота, за которыми темнел склеп, где можно было разглядеть кучу черепов и костей.

— Усыпальница иезуитских монахов, — сказал Брайант. — Зрелище впечатляющее и пугающее. Туристы валом бы валили на такую приманку, но Джон об этом и слышать не хочет.

По узенькой каменной лестнице, исхоженной ногами бесчисленных монахов, мы поднялись в часовню. Меня поразила простая безыскусная красота этого места — балки под черепичной крышей, ласточка, бесшумно взметнувшаяся из гнезда, ряды старых растрескавшихся скамеек со спинками, каменная купель, деревянное, ручной работы резное распятие, некогда ярко раскрашенное, а теперь тусклое, выцветшее.

— Сюда редко заходят, — сказал Брайант. — Разве что по торжественным датам, но Лиз следит, чтобы тут было чисто и прибрано, чтобы не было летучих мышей и разных насекомых.

Через маленькую дверь мы прошли в помещение, которое я посчитала ризницей. Отсюда шла вверх узенькая винтовая лестница.

— Черный ход в контору, — пояснил Брайант. — Главный же вход в заводоуправление — со стороны лоджии.

Мы поднялись по лестнице и оказались в коротком коридорчике. В конце его Брайант открыл другую дверь, и мы шагнули в большую приемную современного офиса. Все здесь резко контрастировало с древностью, на которую я насмотрелась внизу. Плафоны дневного света, мебель — все было модерновое, во всю стену красовались огромные фотоснимки виноградника и винзавода. Двери вели в служебные кабинеты.

— Вот этот кабинет — мой, тот — Джона, — пояснил Брайант. — А третий кабинет по настоянию Хестер закреплен за ней, хотя ноги ее здесь не было.

Мы услышали голоса, и я проследовала за Брайантом в большую секретарскую комнату, по случаю уик-энда пустовавшую. Осмотревшись, я увидела двери в еще два кабинета. В одном из них сидели двое — Роланд Грунниген, главный виноградарь «Аббатства», и Алиса Брукс, ведающая маркетингом и рекламой.

Я припомнила, что уже видела Груннигена, — это он утром сидел за рулем трактора, тарахтевшего под моим окном. Мускулистый самоуверенный тип, явно считающий себя неотразимым красавцем. У него были тонкие губы жесткой складки, неулыбчивые глаза, и говорил он с легким французским акцентом. Я не сомневалась, что он проводит массу времени перед зеркалом.

Алиса же не то чтобы мне понравилась, но в облике ее было нечто трогательное. Ей было под сорок, в волосах серебрилась ранняя седина, этот тип женщин вызывал у меня печаль. Очевидно, когда-то она была просто красивой, да и сейчас еще походила на Юнону, но на лице ее лежала печать разочарованности жизнью и, как мне показалось, злоупотребления спиртным.

В то время как Брайант беседовал по телефону, а затем обсуждал с Груннигеном конфликт с мексиканцами, запросившими прибавки к зарплате, мы разговорились с Алисой. Именно через нее редактор моего журнала вышел на «Аббатство», так что Алиса была посвящена в замысел моей будущей статьи. Затем она рассказала как о своем триумфе, что ей удалось реализовать хитрый план — от имени большого нью-йоркского ресторана протолкнуть рекламу лучшего аббатского каберне совиньон двенадцатилетней выдержки.

Слушая, я рассматривала ее лицо и по глазам решила, что она плакала перед тем, как мы вошли. Уж не влезла ли я в еще один какой-то сугубо интимный конфликт?

Завтракала я в обществе Брайанта, после чего он отправился в контору работать, а я вторую половину дня фотографировала и одновременно размышляла, что будет, когда Хестер и Лурина вернутся из поездки по магазинам. Но долго мне ломать голову не пришлось. Когда Лиз, Джон, Брайант и я пили аперитив на террасе, они появились, нагруженные фирменными пакетами из дорогих бутиков.

Хестер уселась в царственной позе на каменной скамье между террасой и бассейном, заявив, как и предсказывал Хозе, что проголодалась и остается обедать. Утратив на миг выдержку, Лиз метнула в ее сторону убийственный взгляд, но тут же напустила на себя изысканно-любезное выражение, избегая шумного скандала, которого явно жаждала Хестер.

Оставшимся до обеда временем в основном завладела Хестер. Демонстративно используя свое право совладелицы имения, она потребовала, чтобы ей ответили на дюжину вопросов касательно видов на урожай. Лиз отвечала гладко и четко еще до того, как Джон и Брайант успевали открыть рты, — она использовала свое великолепное знание дела, чтобы сбить спесь с Хестер. Во время этого устного поединка Лурина, выглядевшая изумительно красивой со своим загаром, в легком льняном платье, держалась со столь же олимпийской отчужденностью, которую я прежде подметила у Джона. Но время от времени она с задумчивой улыбкой переводила свои темные глаза с одной «дуэлянтки» на другую. Что касается Джона, то его высокомерное выражение время от времени становилось откровенно злобным. Нетрудно было догадаться, что в душе его клокочет гнев. Он сидел, подавшись вперед широкими мускулистыми плечами, уперевшись локтями в колени и уставившись на виноградники за бассейном. Мощные кисти его рук сцепились с такой силой, что суставы на пальцах побелели. Я чувствовала, что он вот-вот взорвется.

На Брайанта было жалко смотреть — неестественно молчаливый, без присущей ему веселости, он казался погруженным в меланхолию и сидел, сфокусировав неподвижные глаза на недопитом стакане вина. Я понимала, что ему ужасно не по себе. Только раз он обнаружил какие-то чувства — когда на миг встретился взглядом со мною, на лице его промелькнула слабая покорная улыбка.