Гилберт Адэр - Ход Роджера Мургатройда

– Я против идей, – сказала миссис Варли. – От идей половина всех бед в мире.

– Но этот молодой янки, этот Майк, понимаете, все говорят, что он…

– Давай не начинай все сначала, – сказал Томелти. – Мы и в первый раз ни уха ни рыла не поняли, а зная тебя, ты только еще больше напутаешь. И чего тебе вообще взбрело наплести эту лабуду, хотел бы я знать?

Нижняя губа Адди дрожала под кривыми зубами, точно у ребенка, которого выбранили, но бедняжка объяснила:

– Я просто хотела сказать, что при убийстве нельзя трогать мертвое тело, пока доктор не скажет вам, что оно на самом деле мертвое. Так в книжке говорится, и, значит, так оно и есть.

– Ну, с этим разобрались, – подытожил Томелти. – Так какое мнение у сидящих за этим столом? Чьих рук дело?

– Уши меня не обманули, Томелти? – вскричала возмущенная миссис Варли. – Ты правда спрашиваешь нас, кто, по-нашему, убил Джентри?

– А почему нет? Они наверху вроде жуют это и пережевывают.

Глаза миссис Варли прищурились.

– Объявят награду, ты думаешь?

– Награду? Нетушки! Да заполыхай весь дом, и они бы все вопили и визжали, а вы бы вбежали, чтобы их спасти, так они бы заставили вас ноги хорошенько вытереть, а уж потом нырять за ними в чертов огонь!

Он обернулся к Долли.

– Ну так, Долли, скажи нам, кто, по-твоему, убил Реймонда Джентри?

Долли приставила указательный палец в самый центр своего лба, будто хотела в назидание всем указать точное место своего озарения.

– Ну, я все думала, – сказала она, – раз уж он их всех разозлил, так, может, они, знаете ли, все вместе?

– Все они? Все вместе?

– Ну знаете, все разом, как присяжные?

Томелти мгновенно опроверг ее аргумент:

– Присяжных всегда двенадцать, так что нет. Айрис?

– Ну, раз уж ты спрашиваешь, Томелти, – чопорно сказала старшая горничная, – так у меня есть теория.

– Теория, а? Ладно, мисс Альберта Эйнштейн, выкладывайте.

Мотнув перманентными кудрями на шофера в знак того, что ему следует сделать с его вульгарным ирландским сарказмом, она продолжала:

– Помните, как в книжках, это всегда тот, на которого никак не подумаешь?

– Ну?

– Так это же очевидно, разве нет? Убийцей должен быть как его там… Трабшо, сыскарь.

– Ты совсем очумела! – вскричала миссис Варли, которая, несмотря на свое неодобрение оборота, который принял разговор, не смогла не вмешаться. – Трабшо даже в доме еще не было, когда это случилось.

– В книжках им это не мешает! Откуда нам знать, он мог пробраться в глухие часы…

– Чушь, – сказал Томелти.

– Ты как будто все знаешь, Томелти, – сказал Читти. – Ну и твоя теория?

– Ну, мы высматриваем самого очевидного подозреваемого, так?

– Так.

– В таком случае, как у них в заводе, сделать это должен был дворецкий.

– Э-эй, это еще что такое? Ты обвиняешь меня в убийстве?

– Не-а, конечно, нет, мистер Читти. Не вас. Я пошутил. Только шутка и ничего больше.

Наступила пауза. А затем с безупречной своевременностью:

– Я против шуток, – сказала миссис Варли.

День был пасмурный и ветреный. Ледяные вихри, завывая, как помешавшиеся баньши, сотрясая корявые безлиственные деревья по сторонам подъездной дороги с таким бешенством, что казалось, вы слышите, как стучат их скелеты, бушевали вокруг четырех стен Ффолкс-Мэнора. Температура была, несомненно, близка к нулю.

Выйдя из дома с тяжеловесно следующим за ним Тобермори (поводок пса змеился позади него по снежному покрывалу дорожки), полковник остановился у порога, еще не закрыв за собой парадную дверь. Сила ветра ошеломила его, и он поглядел на небо, будто с опаской усомнился в разумности прогулки. Затем мужественно застегнул верхнюю пуговицу пальто и поднял воротник, защитив шею спереди и сзади.

Во всяком случае, снег пока перестал падать и теперь простирался глубокий и ровный, насколько хватал глаз, то есть насколько под тяжелыми тучами глаз вообще мог что-то хватать. Однако то, что лежало впереди, меньше всего походило на ласкающий взор пушистый снег рождественских открыток, эту природную серебряную мишуру. Нет, во все стороны простиралась жуткая снежная пустыня, и ни единого оазиса вблизи или вдали, ни единого созвездия огоньков, которые указывали бы на существование чьих-то уютных жилищ, по меньшей мере деревушки, и помешали бы вам ощущать себя единственным живым человеком в мертвом мире.

Но ведь полковник так часто утверждал, что времена года должны соответствовать себе. «Четыре времени года, – не уставал он повторять, – соответствуют обеду из четырех блюд. Меню из постоянного солнечного сияния подобно обеду из четырех порций пудинга». И даже теперь, в настолько Богом забытый день, что его можно было бы извинить, если бы он счел моцион неразумным, вы могли различить fia его лице то мазохистское удовлетворение, которое истинный англичанин получает от истинно английской зимы – такой зимы, что ощущается как подлинная зима, принадлежащая к зимам того порядка, какие описывал Диккенс.

В пальто, надежно застегнутом до самой шеи, в мохнатом шерстяном шарфе, плотно обернутом вокруг поднятого воротника, он захлопнул парадную дверь Ффолкс-Мэнора. Еще одна идиосинкразия полковника. Всегда можно было определить, что это именно он вошел или вышел, поскольку он органически не был способен просто закрыть дверь – любую дверь, – но обязательно ею хлопал. Он даже умудрялся – никто только не понимал, как именно, – хлопнуть дверью, ОТКРЫВАЯ ее. Не важно, как часто Мэри Ффолкс напоминала ему, что в доме не найдется двери, которую нельзя было бы открыть или закрыть бесшумно, он столь же постоянно забывал не хлопать.

Шагая по подъездной дороге, полковник обратил взыскательный взгляд на араукарию своей жены прямо напротив большого кухонного окна. Это была прихоть, которую он притворно ворчливо не одобрял, что не мешало ему вмешиваться, давать советы и вообще совать нос в выращивание этого причудливого дерева, как во все, что происходило в доме и вокруг. Но в сгущающихся сумерках увидеть, выдерживает ли араукария свирепость здешней зимы, было невозможно. И с почти слышным вздохом он покрепче ухватил свою узловатую палку – настоящий пастуший посох, который привез после своего пребывания в Америке, – свистнул Тобермори, который приковылял из никуда, чтобы присоединиться к нему, и начал свой моцион по пустоши.

Энергично шагая, чтобы согреваться, елико возможно, но не настолько энергично, чтобы Тобермори потерялся позади – прогуливая вместе с собакой собственные воспоминания и, быть может, даже, используя собаку, чтобы прогуливать эти воспоминания незаметно, – полковник выглядел странно уязвимым, вырисовываясь силуэтом на фоне белых теней этого бесприютного лунного пейзажа.