Гилберт Адэр - Ход Роджера Мургатройда

Через минуту-другую она снова заговорила:

– Извините, Фаррар, но вы случайно не?… – начала она вопрос.

– Да, миссис Ффолкс?

– Вы случайно не знаете, не вернулся ли мой муж?

– Э… нет.

– А! Но все равно благодарю вас.

Затем, притворяясь, что это только что пришло ей на ум, она добавила:

– Фаррар?

– Да?

– Вы подразумевали… извините… но вы подразумевали, что он НЕ вернулся или что вы НЕ ЗНАЕТЕ, вернулся ли он?

– Ну конечно, он может сейчас переодеваться, однако маловероятно, что он вернулся, и никто этого не слышал. Тем более что он с Тобермори. И вы знаете то, как… ну, то, как он всегда хлопает дверью?

– Да-да, конечно. Вы, конечно, правы. Просто моя глупость…

Тем не менее она не выдержала и на этот раз уже не украдкой вновь раздвинула занавески и растерянно уставилась на пустынный унылый пейзаж, тянущийся от дома в незримую даль.

Было трудно поверить, что никто не обратил внимания на усугубляющуюся перемену в ней, что никто не ощутил истерику, скрытую в ней, будто запрятанный в бутылку джинн. С другой стороны, даже в самый разгар кризиса нормальным людям не нужно практически никакого предлога, чтобы вернуться в обычное состояние самопоглощенности, о чем свидетельствовали обрывки разговоров, звучавших в гостиной, указывая, что в отсутствие неотложной темы для обсуждения, неотложной необходимости принять срочное решение, гости Ффолксов с облегчением все вернулись к обычной карусели бесед, предшествовавшей убийству.

Священник и его жена, например, наклонялись друг к другу, обсуждая что-то свое. Возможно, они обсуждали, какое будущее им предстоит с пятном, которое события последних суток наложило на их репутацию. Или же они просто втыкали воображаемые булавки в воображаемую восковую фигуру ужасной миссис де Казалис.

А две зловредные ведьмы Вест-Энда, Кора Резерфорд и Эвадна Маунт, упоенно развлекались, разбивая вдребезги претензии на славу общих знакомых в сферах пьес и книг. Время от времени острое словцо той или другой пронзительно взвихривалось над общим гулом голосов («Да, он пробовал высунуться, коротышка этакий, но я его сразу укоротила», – писательница. «Ее собственные волосы, как бы не так! Да судя по виду, они даже не были ее собственным париком!» – актриса), после чего следовал каскад дребезжащих «хи-хи» Коры Резерфорд и гулких «хо-хо» Эвадны Маунт.

И еще Ролфы. Они сидели бок о бок на ближайшей к огню кушетке рядом с коллекцией вырезанных из дерева фигур примерно в четверть человеческого роста, изображающих темнокожих в фесках и тропических шлемах, – почтмейстеров и всякую другую мелкую колониальную шушеру. Коллекцию полковник привез из какой-то своей африканской поездки. Рассеянно водя пальцем по этим странным статуям, будто приветствуя делегацию пигмеев, Генри Ролф другой рукой крепко сжимал руку жены, а Мэдж иногда подносила палец к глазам – неужели и правда смахивая слезу?

Таким образом, трагедия в Ффолкс-Мэноре имела по крайней мере одно положительное следствие. Парадоксально спасла брак, который вполне мог погибнуть, если бы не погиб Реймонд Джентри. Для Ролфов слово «нежность» слишком много лет ассоциировалось с ссадинами и синяками, которыми оборачивается нежность кожи. А теперь просыпалась надежда, что, возможно, оно снова станет означать «ласковость» и «романтичность».

Одно положительное следствие – или два? Потому что последней по очереди, но не последней по важности остается наша пара юных влюбленных. Селина и Дон, обнявшись, сидели на кушетке поменьше. И хотя они шептались – или воображали, будто шепчутся, – общаясь на языке слишком интимном для чужих ушей, на самом деле, так как практически все остальные беседовали вполголоса, не подслушать то, что они говорили, было никак нельзя.

– Ах, Дон, милый, – сказала Селина, глядя с таким сосредоточенным вниманием в глубины глаз молодого американца, что казалось, ему остается либо их закрыть, либо вывернуться из ее поля зрения, – я была с тобой такой жутко жестокой? Но я не хотела, нет, правда. Просто… ну, позволила себе увлечься.

Даже хотя он ловил каждое ее слово, его просиявшее лицо доказывало, что по-настоящему он услышал только слово «милый».

– Селина, – прошептал он, – ты назвала меня?…

– «Милый»? Ну да. Ты против?

– Против? Ты спрашиваешь меня, ПРОТИВ ли я? Это надо же! – Он просиял на нее. – Милая, милая, милая Селина, я против только одного: чтобы ты НЕ называла меня «милый»! С этой секунды я буду ждать, чтобы каждая фраза, которую ты мне скажешь, каждый вопрос, который ты мне задашь, обязательно заканчивались бы «милый». Одного «Дона» мне теперь всегда будет мало. Вернее, я больше не хочу слышать, как ты произносишь мое имя. С этой минуты у тебя для меня есть одно-единственное имя – «милый».

Селина засмеялась веселым звонким смехом, ну, словно бы кто-нибудь улыбнулся! С момента обнаружения трупа засмеялась она в первый раз. А может, и с момента ее приезда.

– Подумать только, Дон… то есть милый, милый!.. Каким красноречивым ты стал.

– Ну вот, ты смеешься надо мной!

– Нет-нет, правда нет. Этот маленький монолог показался мне очень поэтичным.

– Ну, если ты вообще берешь меня, Селина, то тебе придется брать меня таким, какой я есть. А в поэты я не лезу, это уж точно.

– Милый, пожалуйста, перестань себя принижать. Мое… ну, скажем, увлечение Реем, в сущности, понимаешь, дело было не в нем… Честно говоря, теперь я даже не уверена, что он вообще мне когда-нибудь нравился… только мир, который он символизировал.

Она перебрала взглядом полукруг гостей перед камином.

– Ты видишь ту milieu, [9]из которой я вышла. Нет, я всех их ужасно люблю. Больше всех, конечно, мамочку и папочку, но и Эви тоже, и Кору, и викария, и Синтию, и… Кошки-мышки, они же все такие прелестные, но они так намного старше, так ОБУСТРОЕНЫ по сравнению со мной! Я начинала чувствовать себя в этом доме пленницей. Я жаждала новых переживаний, опыта, приключений, и Рей распахнул передо мной двери – двери в миры, о существовании которых я знала только из книг, атласов и фильмов.

– Но ты же понимаешь, моя милая, – сказал Дон, комично серьезный в своем юношеском пыле, – что открывать для тебя эти двери я не смогу. Передо мной они закрыты, как перед тобой. А увидев, как они на тебя действуют – вот ты употребила словечко «milieu», a оно такое Реймондовское! – я вообще собираюсь держать их закрытыми.

– Да-да, я понимаю. И люблю тебя из-за этого, а не вопреки этому. Вот что тебе следует понять.

– Ну, я знаю, что я бесцветная личность, что-то вроде пряничного человечка.

– О чем ты говоришь? Ты просто источаешь ЭТО.

– Это? Какое еще «это»?

– Но ты же читал Элинор Грин?

– Да нет, я…