Николас Мейер - Учитель для канарейки

— Это величайшее достоинство музыки, мадемуазель.

— И что? — поторопил Мифруа с откровенным масляным подобострастием, которое она не могла не заметить, и, однако же, не уловила.

— Я раскланялась и отошла вглубь сцены. И вдруг стало темно. В то же мгновенье земля разверзлась у меня под ногами, и меня подхватили железные руки. Прежде чем я могла закричать, чужая ладонь зажала мне рот, и я вдохнула какой-то тошнотворный аромат, — ее передернуло при этом воспоминании. — Что было потом, я не помню.

— Когда я пришла в себя, я находилась будто бы в сказке или во сне, — Кристин возвела глаза к больничному потолку, словно там были записаны события, о которых она рассказывала. — Я сидела на прекрасной белой лошади, которую вел высокий кавалер в красном, с пышным плюмажем. По узкому проходу, залитому сиянием тысячи свечей, мы подошли к затянутому туманом озеру. Мне казалось, что я нахожусь под каким-то заклятьем, какими-то чарами.

— Озеро? — буркнул Мифруа, забыв об избранной ранее сочувственной тактике.

— Я знаю, это звучит нелепо. Может быть, я все еще спала, и все это пригрезилось мне.

— Похоже на то.

Я подал ему знак не вмешиваться.

— Прошу вас, продолжайте, мадемуазель.

— Это было, как во сне, — повторила она. — На кромке берега он помог мне спешиться, и я снова соскользнула в его объятья. Он нес меня с такой легкостью, словно я совсем ничего не весила. Я будто плыла в его руках, — Кристин бросила тревожный взгляд на своего возлюбленного, но я со значением кашлянул, и она вернулась к рассказу. — Он отнес меня в лодку…

— Ба!

— Прошу вас, инспектор. Будьте так любезны слушать дальше.

Кристин незачем было уговаривать продолжать рассказ. Ее повесть обрела собственный импульс, взгляд молодой женщины устремился в пустоту, и повествование развивалось само собой.

— Он вез меня по волшебному озеру, разрывая туман взмахами весел. Не так уж долго мы плыли, а потом он подхватил меня и перенес в свой дом.

Вспомнив его дом, Кристин моргнула, мгновенно возвращаясь к реальности.

— Это был самый обыкновенный дом со всеми возможными удобствами. Моя комната уже ждала меня…

— Ваша комната? — не выдержал полицейский. Она кивнула, даже не посмотрев на него.

— Там уже была одежда, как раз мне впору, моего размера, на мой вкус. Как у Белоснежки. Там была кровать и даже некоторые из моих любимых картин висели на стенах. На книжной полке стояла Библия и издания самых ценимых мной книг. Был там туалетный столик и будуар — можно было подумать, что он читает мои мысли и заранее знает, чего мне захочется. Он сумел угадать все мои желания, — Кристин снова заговорила невыразительно и монотонно, тем же манером она описывала свой сон. Я подумал, не было ли это запоздалым последствием действия хлороформа?

— В конце комнаты стоял орган с тремя клавиатурами и педалями, и он принялся играть, подав мне перед тем фрукты и бокал холодного вина. Ему не пришлось называть, что он играет. Он исполнял свою оперу. Вы знаете, — она бросила быстрый взгляд в мою сторону, — Торжествующий дон Хуан, та самая опера, над которой он так долго работал. Я слушала — это было что-то волшебное — а потом он запел. И пока я слушала, меня обуяло удивительно чувство, меня поглотило неодолимое, отчаянное желание, но все это было частью сна, понимаете? Сна, в котором я жила. Я тихо подкралась к нему, влекомая музыкой, и в то же время, словно в трансе, подчиняясь некому необъяснимому внутреннему импульсу, которому я не могла сопротивляться, — она замолчала в нерешительности.

— Ну и?

Свободной рукой она изобразила то, что последовало далее.

— Очень тихо я встала у него за спиной и вдруг — быстро и неожиданно — я сорвала его маску! — она ахнула и тут же прижала ладонь ко рту, то ли стремясь подавить болезненное воспоминание, то ли опасаясь разбудить возлюбленного. — Он тотчас же повернулся. Ах, это лицо! Даже если я доживу до тысячи лет, как я смогу забыть его? — Кристин повернулась ко мне, ища поддержки и подтверждения. — Вы знаете, мсье. Вы видели.

Я кивнул, но она этого не заметила, полностью погруженная в воспоминания.

— Но куда ужаснее лица, еще более изуродованного яростью и изумлением — были звуки, исходившие из его горла! Это уже не был его прекрасный голос, это вообще не походило на голос, вместо него звучал какой-то жуткий визг! Он упал на землю и корчился у моих ног, разевая рот, но издавал только мяукающие стоны и придушенные… — она замолчала, ища слова, и только приоткрывала и снова закрывала рот, подобно золотой рыбке. Мифруа ждал, сам пораженный до глубины души. — Наконец, он протянул ко мне дрожащую руку. Я знала, чего он хочет. Что ему необходимо. Я ведь все еще держала маску в руке. Механически я протянула ее ему. Вы бы тоже это сделали, увидев его. Он был жалок, как какой-нибудь нищий калека, спящий под Новым мостом, но безобразнее любого из них, проклят, наказан этим лицом, которое ужаснуло бы и слепого. Ослабевшей рукой он взял у меня маску и не без труда сумел приладить ее назад на изувеченное лицо. И стоило ей вернуться, он словно бы снова стал самим собой. Он поднялся на ноги, сперва придерживаясь за стол, потом отступил от него и шагнул в мою сторону, покачиваясь, как пьяный. Я слышала, что он что-то шепчет, пробуя, убеждаясь, что его голос восстановился вместе с фальшивым лицом.

Потом он заговорил снова — и голос его был звучен и красив, как прежде, но полон пугающей ярости. «Ты довольна?» — кричал он так, словно у него разбивалось сердце. «Ты узнала мою тайну! Ты довольна? Ты знаешь, чего мне это стоило — видеть, как ты смотришь на меня, мне — любящему тебя не меньше, чем ночь боготворит день?» Меня трясло, пока я выслушивала эти причитания, и я не знала, что ответить. «Дни, недели, целые годы я спокойно жил в своем царстве вечной ночи, и мне ничего не было нужно — пока я не услышал тебя! » Он захлебнулся этими словами, словно утопающий, когда вода захлестывает его легкие. «Пока я не услышал тебя, и тогда мое сердце треснуло, словно колокол, отзвонив твое имя!»

«Чего вы хотите от меня? — спросила я, всхлипывая, и от жалости, и от страха. — Что я должна сделать?»

«Моя опера закончена, — нетерпеливо объяснил он. — Я ведь тебе говорил, что скоро завершу ее. Это труд всей моей жизни. Я хочу, чтобы ты исполнила ее вместе со мной. Только твой голос способен отдать должное моей героине».

«А потом ты отпустишь меня?»

Вопрос как будто привел его в изумление. «А куда ты хочешь идти? — спросил он. — Здесь есть все, чего бы ты ни пожелала».

Когда я объяснила, что хотела бы вернуться домой к Матушке Валериус, он пришел в волнение, и принялся носиться назад и вперед по комнате. «Ты обманываешь меня! — кричал он. — Не к старой даме ты стремишься!» Когда я снова потребовала, чтобы он отпустил меня после того, как я спою, он толкнул меня на кровать и вскричал: «Твой дом здесь! Здесь ты будешь моей невестой, моей королевой, отныне это будет наш с тобой дом!»