Жорж Сименон - Первое дело Мегрэ

В общем, он встретил рождество по-своему.

— В котором часу вы вышли из кино?

— Около шести, к открытию метро.

— Какую картину вы смотрели?

— «Пылающие сердца». И еще показывали документальный фильм о жизни эскимосов.

— Вы просидели там только один сеанс?

— Нет, два. Не досмотрел лишь «Новости дня», которые начались, когда я уходил.

Андрэ Лекер знал, что все, что рассказывал брат, будет проверено, как того требовал заведенный порядок. Но это совершенно излишне. Брат порылся в карманах, вытащил оттуда сначала надорванную картонку — свой билет в кино, затем еще одну, розовую.

— Вот! Мой билет в метро.

На нем значилась дата, час, штемпель станции «Опера», где он спустился в метро.

Оливье не лгал. Он не мог находиться в комнате старухи Файе между пятью и половиной седьмого утра.

Теперь его взгляд был вызывающе презрительным. Он, казалось, говорил им всем, включая брата: «Я бедняк, потому вы меня и заподозрили. Таков непреложный закон. Я на вас не в обиде».

И, удивительное дело, всем вдруг показалось, что в большой комнате, где один из полицейских говорил по телефону с пригородным комиссариатом по поводу угнанной машины, вдруг пахнуло холодом.

Вероятно, это объяснялось тем, что, как только вопрос о Лекере-старшем был улажен, все сразу подумали о ребенке. Да, так оно и было, ибо инстинктивно взоры всех обратились к плану Парижа, на котором давно уже не загоралась ни одна лампочка.

Это было так называемое «окно». В будний день в в эти часы иногда случались транспортные происшествия, чаще всего сбивали старых женщин на оживленных перекрестках Монмартра и в густо населенных кварталах.

Сегодня же улицы были почти безлюдны, как в августе, когда большинство парижан выезжает к морю или на дачи.

Было половина двенадцатого. Прошло уже более трех часов, как о мальчишке не поступало никаких известий, он не подавал признаков жизни.

— Алло! Да… Слушаю, Жанвье. Ты говоришь, что в квартире старухи нет никакой жестянки? Хорошо… Ты просматривал одежду покойной? Гонес это сделал до тебя? Ты уверен, что в кармане под юбкой у нее не было старого бумажника? Тебе о нем рассказывали? Консьержка видела, как кто-то прошел вчера вечером к старухе около половины десятого? Я знаю кто… А после? Всю ночь в доме не переставали ходить… Понятно… Не заглянешь ли ты в дом? Да, в тот, что позади… Мне хотелось бы знать, все ли там было спокойно нынче ночью, главное — в квартире на третьем этаже… Позвонишь мне, ладно?

И он повернулся к неподвижно сидевшему на стуле отцу, в своем смирении похожему на больного, ожидающего приема у врача.

— Вы уловили смысл моего вопроса? Не просыпается лп ваш сын иногда среди ночи?

— Да, у него бывают сомнамбулические явления.

— Он встает и начинает ходить?

— Нет. Садится на постели и кричит. И всегда его преследует один и тот же кошмар. Ему чудится, что горит дом. Глаза у него широко открыты, но он ничего не видит. Потом взгляд его постепенно становится осмысленным, и с тяжелым вздохом он снова укладывается спать. Назавтра он ни о чем не помнит.

— Когда вы утром возвращаетесь, он еще спит?

— Не всегда. Но если он даже и проснулся, делает вид, будто спит, — чтобы я разбудил его поцелуем и потянул за нос. У нас с ним такая игра, понимаете?

— Возможно, соседи в эту ночь шумели более обычного. Кто живет на одной с вами площадке?

— Чех… Работает он на автомобильном заводе.

— Женат?

— Не знаю. В доме живет столько парода, и потом, жильцы так часто меняются, что трудно всех запомнить. По субботам чех обычно приглашает друзей выпить рюмку-другую и попеть песни своей родины.

— Жанвье узнает, собирались ли там вчера, и позвонит нам. Если да, то шум мог разбудить вашего сына. Во всяком случае, ожидание сюрприза, о котором вы предупредили мальчика, должно было его сильно взбудоражить. Если он проснулся и поднялся с постели, он мог машинально подойти к окну и увидеть вас у старухи Файе. Он не догадывался, кто она вам?

— Нет. Он ее не любил. Называл клопом. Он часто встречал ее на улице и говорил всегда, что от нее пахнет раздавленными клопами.

Ребенку, очевидно, запах этот был знаком, ибо в том доме, где они жили, клопов хватало.

— Его удивило бы ваше присутствие в квартире старухи?

— Безусловно.

— Он знал, что она давала деньги под проценты?

— Все это знали.

Комиссар повернулся к другому Лекеру:

— Как вы думаете, сегодня есть кто-нибудь в «Пресс»?

На этот вопрос отозвался бывший линотипист:

— Там всегда кто-нибудь есть.

— Тогда позвоните им. Попытайтесь разузнать, не наводил ли кто-либо справок об Оливье Лекере?

Последний опять обернулся к брату и, прежде чем тот успел открыть справочник, назвал номер телефона типографии.

Пока Лекер звонил, остальным ничего не оставалось делать, кроме как смотреть друг на друга и на лампочки, которые упорно не желали загораться.

— Это очень важно, барышня. Быть может, это вопрос жизни или смерти… Уверяю вас… Потрудитесь, прошу вас, расспросить всех, кто сейчас в типографии… Как вы сказали? Тем не менее я настаиваю! У меня сегодня тоже рождество, а между тем я звоню вам… — И он пробурчал сквозь зубы: — Вот мерзавка!

И снова они ждали, прислушиваясь к стрекоту линотипов, шум которых явственно доносился из телефонной трубки.

— Алло! Как?.. Три недели назад? Ребенок, ага!.. Отец весь побелел и почему-то пристально уставился на свои руки.

— Он не звонил? Сам приходил? В котором часу?.. В четверг? Ну и дальше? Спросил, работает ли Оливье Лекер в типографии? Как? И что ему ответили?

Брат, подняв на Андрэ глаза, увидел, как тот покраснел и в сердцах повесил трубку.

— Твой сын был там как-то в четверг после обеда… По-видимому, он о чем-то догадывался. Ему ответили, что ты не работаешь уже три недели.

К чему было повторять, в каких выражениях об этом сказали мальчишке? А сказали ему следующее: «Этого идиота уже давно вышвырнули за дверь!»

Может быть, вовсе не из жестокости. Просто не подумали, вероятно, что имеют дело с его сыном.

— Ты начинаешь понимать, Оливье? А? Тот ведь каждый вечер уходил из дома, унося с собой свои бутерброды, рассказывал о типографии, что на улице Круассан, а мальчишка знал, что отец лжет. Не следует ли сделать вывод, что он знал правду и о пресловутом дядюшке Гедеоне? И просто умело подыгрывал отцу.

— А я-то обещал ему приемник!

Никто не осмеливался проронить хоть слово, ибо слова эти могли натолкнуть на самые страшные мысли.

Даже те, кто никогда не бывал на улице Васко да Гама, представляли себе нищее жилище, десятилетнего мальчугана, проводившего долгие часы в одиночестве, эту странную семью, где из страха причинить друг другу боль один обманывал другого.