Филлис Джеймс - Смерть эксперта-свидетеля

Элеанор была права – в комнате действительно дурно пахло. Запах, как диагностировал Мэссингем, любознательно втянув ноздрями воздух, был сложный: пахло сладким шерри, несвежим нательным бельем и дешевыми духами. Невысокое голубоватое пламя лизало раскаленные докрасна угольные брикеты, сложенные высокой горкой в викторианском открытом камине. Окно, выходившее на гараж и заросший, запущенный сад за ним, было приоткрыто на самом верху, всего на пару сантиметров, несмотря на теплую погоду, и атмосфера этой комнаты тяжело обволакивала их обоих, словно засаленное меховое одеяло. Сама комната обладала какой-то пугающей, извращенной женственностью. Все казалось влажно-мягким – крытые кретоном сиденья двух кресел, ряд пухлых подушек у спинки викторианского шезлонга, коврик из искусственного меха перед камином. Каминная полка была в изобилии уставлена фотографиями в серебряных рамках, в большинстве своем изображавших священника в облачении и его жену, очевидно, решил Дэлглиш, родителей мисс Уиллард, стоявших бок о бок, однако странным образом не вместе, на фоне самых разных, но одинаково неинтересных храмов. Главное место занимал кабинетный портрет самой мисс Уиллард, молоденькой, открывшей все свои зубы в жеманной улыбке, с густыми волосами, уложенными строго параллельными волнами.

На стенной полке справа от двери стояла маленькая, вырезанная из дерева фигурка – лишенная рук Богоматерь со смеющимся Младенцем на плече. У ее ног горела свеча в стеклянном блюдечке, отбрасывая мягкий свет на нежное, склоненное лицо, на незрячие глаза. Дэлглиш подумал, что это, должно быть, копия, притом очень удачная, средневекового музейного экспоната. Ее нежная красота подчеркивала безвкусицу комнаты и в то же время придавала ей некое достоинство, будто говоря, что существуют разные формы человеческого одиночества, человеческого страдания, но одно и то же милосердие одинаково осеняет их все.

Мисс Уиллард жестом указала им на шезлонг.

– Мое маленькое убежище, логово, можно сказать, – весело проговорила она. – Очень люблю пребывать в одиночестве, видите ли. Я объяснила доктору Керрисону, что соглашусь переехать в его дом, только если смогу пребывать в одиночестве. Это такая редкостная и прекрасная вещь, вы не находите? Дух человеческий без нее угасает.

Взглянув на ее руки, Дэлглиш подумал, что ей, вероятно, не больше сорока пяти, хотя лицом она казалась много старше. Темные волосы, жесткие и сухие, были завиты тугими кольцами и контрастировали с поблекшей кожей ее лица. Два тугих, колбаской, локона надо лбом заставляли предположить, что она едва успела выдернуть бигуди из волос, когда услышала стук в дверь. Но лицо ее было уже подкрашено: под глазами на скулах лежали два кружка румян, губная помада всосалась в складочки вокруг поджатых накрашенных губ. Маленький и костистый квадратный подбородок двигался, как на шарнирах – словно у марионетки. Она не успела еще полностью одеться: стеганый халат из цветастого нейлона, с пятнами от чая и еще чего-то, похожего на яичный желток, был перетянут пояском, из-под него выглядывала ярко-голубая нейлоновая ночная сорочка с грязноватой оборкой у горла. Мэссингем не мог оторвать взгляда от мятых, округлой формы вздутий на хлопчатобумажных чулках у нее над туфлями, пока не догадался, что она просто натянула чулки задом наперед.

– Я полагаю, вы хотите расспросить меня насчет алиби доктора Керрисона, – сказала она. – Это же совершенно смехотворно, что ему нужно алиби: ведь он такой мягкий человек, абсолютно неспособный на какое бы то ни было насилие. Но так случилось, что я как раз могу вам помочь. Он, вне всякого сомнения, был дома до начала десятого, а потом я видела его опять – и часа не прошло. Но все это лишь пустая трата времени. У вас совершенно замечательная репутация, коммандер Дэлглиш, но я должна сказать вам, что это преступление никакая наука не поможет раскрыть. Не зря эти Болота называют черными. В течение многих столетий эта промозглая земля порождает зло. Мы можем бороться со злом, коммандер, но только не вашим оружием.

– Ну, может, мы все-таки дадим и нашему оружию шанс? – возразил Мэссингем.

Она взглянула на него с жалостью и улыбнулась.

– Но все двери были заперты. Все эти ваши заумные научные средства не тронуты. Никто не вламывался туда, и никто не мог оттуда выйти. И все-таки он был сражен. Это сделано не рукой человека, инспектор.

– Почти наверняка это сделано тупым орудием, мисс Уиллард, но держала его рука человека. У меня нет сомнений на этот счет, – сказал Дэлглиш. – Наша задача – выяснить, чья именно, и я очень надеюсь, что вы поможете нам сделать это. Вы ведете хозяйство у доктора Керрисона и его дочери, как я понимаю?

Мисс Уиллард устремила на него взгляд, в котором сожаление о его глубоком невежестве было смешано с мягким упреком:

– Я вовсе не экономка, коммандер. Ни в коем случае не экономка. Давайте скажем, что я гощу в этом доме и одновременно здесь работаю. Работающая гостья хозяев дома. Доктору Керрисону нужно было, чтобы кто-то жил в доме и оставался с детьми, когда его вызывают на место убийства. К сожалению, это дети неблагополучной семьи. Старая, грустная история. Вы не женаты, коммандер?

– Нет.

– Очень мудро с вашей стороны. – Она вздохнула, выражая звучным вдохом и выдохом бесконечную тоску, бесконечное сожаление.

Дэлглиш настойчиво продолжал:

– Так что вы живете совершенно отдельно?

– В моей маленькой отдельной квартирке. Эта гостиная, и – рядом с ней – спальня. И собственная кухонька – за этой вот дверью. Я не покажу ее вам, потому что в данный момент она не вполне в том виде, как мне хотелось бы.

– Каковы же точно ваши обязанности в этом доме?

– Завтрак они готовят сами. Доктор, разумеется, не приезжает домой к ленчу, он ест в больнице. Нелл и Уильям съедают что-нибудь легкое, если она даст себе труд что-то приготовить, а я сама о себе позабочусь. Потом я что-нибудь готовлю к вечеру, что-нибудь очень простое, никто из нас не отличается чревоугодием. Обедаем очень рано – из-за Уильяма. Это скорее не обед, а ранний ужин с чаем. В выходные дни всей готовкой занимаются Нелл и ее отец. Так что все складывается очень удачно.

Очень удачно для вас, подумал Мэссингем. Правда, Уильям выглядел довольно крепким и упитанным, но девочке лучше бы учиться, а не пытаться справиться практически в одиночку с этим безрадостным чудовищем – домом. Интересно, как она уживается с мисс Уиллард. И тут мисс Уиллард сказала, словно прочитав его мысли:

– Уильям очень милый малыш. С ним совершенно не тяжело. На самом деле я его почти и вижу. Но Нелл очень трудная девочка. Очень трудная. С девочками ее возраста это часто бывает. Ей нужна материнская рука. Вам, конечно, известно, что миссис Керрисон сбежала от мужа год назад? С одним его коллегой по больнице. Это его просто доконало. А теперь она пытается апеллировать в суд высшей инстанции, чтобы изменили решение, кому детей оставить. Чтобы ей детей отдали, когда будет слушаться дело о разводе. Это через месяц. Я уверена, только лучше будет, если ей детей отдадут. Дети должны жить с матерью. Ну, Нелл, конечно, уже не ребенок. Так что весь бой из-за Уильяма идет. Не из-за Нелл. А если вы меня спросите, то Нелл никто из них и не любит вовсе. Она своему отцу только одно беспокойство доставляет. Досаждает ужасно. Ночные кошмары, истерики, астма. Он на будущей неделе в Лондон собирается, на конференцию по судебной патанатомии. В понедельник уезжает. Всего на три дня. Боюсь, она его дорого заплатить заставит за эту увеселительную поездочку. Невротичка, знаете ли. Казнит его за то, что он ее братишку любит больше, чем ее. Хоть он сам-то, конечно, этого понять не может.