Эмиль Габорио - Убийство в Орсивале

Он схватил ее за руки и, склонившись к самому лицу, сказал:

— В последний раз говорю: отдай мне это письмо, или я применю силу.

Она не могла уже больше сопротивляться.

— Оставьте меня, — ответила она. — Я отдам вам его.

Он выпустил ее руки и встал около нее настороже, в то время как она обшаривала карманы.

В борьбе у нее растрепались волосы, кофточка разорвалась, она вся дрожала, зубы стучали, но глаза горели смелостью и решительностью.

Все еще роясь по карманам, она бормотала:

— Подождите… Вот оно… нет… Это так просто, и я уверена, что сейчас его найду, сию же минуту…

И вдруг одним движением она скатала из записки шарик и сунула себе в рот, чтобы проглотить.

Но она не смогла этого сделать. Соврези схватил ее за горло и стал душить. Она захрипела, а потом стала задыхаться и вдруг вскрикнула: «Ах!»

Наконец-то! Письмо выпало у нее изо рта, и Соврези держал его в руках.

Он разворачивал его целую вечность — так дрожали руки.

Да, его подозрения оправдались. Он не обманулся. Это был почерк его жены. Что ему оставалось делать? Он желал прочитать это письмо — и не мог. Затем он подошел к столу, налил два больших стакана воды и медленно их выпил. Прохлада воды вернула ему сознание, и он прочитал письмо.

Оно содержало всего только пять строк:

«Не езди завтра в Птибур, а еще лучше — возвратись назад перед завтраком. Он сказал мне сейчас, что поедет в Мелен и возвратится поздно. На целый день!»

Он… Это, конечно, он сам! Разумеется, этой второй любовницей Гектора была его жена Берта!

Соврези в бессилии опустился в кресло. Из багрового его лицо сделалось синим. По щекам потекли крупные слезы, которые обжигали.

При виде этого тяжкого страдания, этого молчаливого отчаяния, видя этого человека пораженным в самое сердце, Дженни поняла весь позор своего поведения. Разве не она была причиной всего? Разве не она намекнула на имя любовницы Гектора?

Девушка приблизилась к Соврези и хотела было взять его за руки. Но он отшвырнул ее, воскликнув:

— Оставьте меня!

— Простите меня, — сказала она. — Я несчастна, мне страшно.

Он выпрямился во весь свой рост.

— Что вам угодно от меня?

— Это письмо… Теперь я понимаю…

Он засмеялся гадким, язвительным смехом, смехом безумного.

— Да бог с вами! — воскликнул он. — Вы, кажется, миленькая, осмеливаетесь подозревать мою жену!

И в то время как Фанси невнятно бормотала извинения, он вытащил бумажник и вытряхнул из него на стол все, что в нем находилось, — семь или восемь купюр по сто франков.

— Возьмите, это от Гектора, — сказал он. — Он вас не оставит, но послушайтесь меня, заставьте его жениться.

А затем он взял ружье, отворил дверь и вышел. Остававшиеся во дворе собаки бросились к нему ласкаться, но он ударами сапог отогнал их от себя.

Куда ему было идти? Что делать?

За утренним туманом последовал мелкий, частый, холодный, проникающий до костей дождь. Но Соврези не чувствовал его. Он шел с непокрытой головой по полям проселочными дорогами куда глаза глядят, без цели, не придерживаясь никакого направления. Он громко говорил на ходу сам с собой, то резко останавливался, а то принимался шагать снова. Встречавшиеся ему на пути местные крестьяне, которые отлично его знали, кланялись ему и долго еще смотрели вслед, спрашивая себя, не сошел ли он с ума.

Но, к несчастью, он был в своем уме. Пораженный невероятной катастрофой, его мозг в первое время не в состоянии был соображать. Но Соврези собрал все свои разворошенные мысли и, сделав усилие, осознав произошедшее, получил возможность и страдать.

Как! Берта и Гектор посмеялись над ним, обесчестили его имя! И это она, которую он боготворил, и он, его лучший закадычный друг! Несчастная, ведь он же ее вытащил из нищеты, она ему обязана всем. А Гектор? Разоренный, приставивший к виску пистолет, он был подобран Соврези?.. У него в доме, под его же крышей, происходит этот позор, которому даже и названия нет! Довольно они поиграли уже его благородным доверием, теперь он не будет таким простофилей!

Страшное открытие отравило ему не только будущее, но и прошлое. Воспоминание о счастливых часах его жизни наполнило душу отвращением, подобно тому как самая мысль о какой-нибудь еде заставляет иногда протестовать наш желудок.

Но как это случилось? Когда? Почему он сам ничего не замечал?

Тысячи самых мельчайших подробностей пришли ему на память. Он припомнил теперь некоторые взгляды Берты и дрожание ее голоса, благодаря которым можно было догадаться об истине. И как над ним теперь, вероятно, посмеются из-за этой истории с женитьбой Тремореля на мадемуазель Куртуа!

В некоторые минуты им овладевало сомнение.

— Этого не может быть, — бормотал он, — это невозможно!

Присев на ствол срубленного дерева, он стал уже в десятый раз изучать роковое письмо.

— Оно доказывает все, — проговорил он, — и ровным счетом ничего.

И он прочитал его еще раз: «Не езди завтра в Птибур…»

Что ж такого! Разве не он сам в своем глупом доверии тысячи и тысячи раз повторял Треморелю:

— Я завтра на целый день уеду, останься с Бертой, ей будет веселее.

Конечно, эта фраза еще ничего не значит. Но только зачем эта приписка: «…а еще лучше — возвратись назад перед завтраком…»

Здесь уже, несомненно, боязнь, вина. Уехать, затем тотчас же возвратиться, то есть принимать меры предосторожности, бояться подозрений.

Потом — почему это «он», а не просто «Клеман»? Значение этого слова прямо-таки поражает. «Он» — это любовник, обожатель или же человек, которым гнушаются. Короче — это муж или любовник. «Он» — это вещь далеко не индифферентная. Для мужа потеряно все: и счастье, и жена, — если в разговоре о нем его называют не по имени, а «он».

Но когда Берта написала эти пять строк? Без сомнения, вечером, когда оба они, муж и жена, уже находились в спальне. Он сказал ей: «Завтра я уезжаю в Мелен», и она тотчас же поспешила написать эту записку и послала ее в книге своему любовнику.

Своему любовнику! Какая ужасная действительность!

— Моя жена, моя Берта, — проговорил он, — и вдруг любовник!

Он так ее любил, что не мог обойтись без нее, не мог даже вообразить себя без нее. Теперь Берта пала, и он уже не находил больше цели своего существования и смысла жизни. Он отлично сознавал, что все лучшее в нем было разбито, и ему вдруг пришла идея покончить с собой. У него были при себе ружье, пули, его смерть припишут несчастной случайности во время охоты — и всему конец.

Но они! Без сомнения, они будут делать вид, что оплакивают его, а сами продолжат свою бесчестную комедию, тогда как сердца их станут прыгать от радости. Его завещание написано в пользу Берты, и они будут богаты. Они все продадут и весело продолжат свою любовь где-нибудь на свободе, далеко, в Италии, в Венеции, во Флоренции. А что касается воспоминаний о нем, бедном, доверчивом муже, то о нем будут говорить только как о шуте, которого можно было надуть, провести и презирать.