Эмиль Габорио - Убийство в Орсивале

— Ничего не выйдет из твоего переодевания! Вот здесь — сам агент тайной полиции, он же принес сюда приказ о твоем аресте.

Треморель понял, что погиб безвозвратно.

— В таком случае умереть! — пробормотал он.

— Да, это необходимо, но вперед изволь написать признание в совершенном тобой преступлении, чтобы не пало подозрение на невинного…

Машинально он опустился на стул, взял перо, которое подала ему Лоранс, и написал: «Готовый явиться перед лицом Всевышнего, сим объявляю, что только я один, без сообщника, отравил Соврези и убил затем свою жену, графиню Треморель».

Когда он подписал эту записку, Лоранс достала из письменного стола пистолеты. Гектор схватил один из них, она оставила другой для себя.

Он дрожал так, что каждую минуту револьвер готов был вывалиться у него из рук.

— Лоранс, дорогая моя, — обратился он к ней, — что ты намерена делать?

— Я? — отвечала она. — Я ведь поклялась тебе, что всегда и везде буду следовать за тобой. Теперь понял?

— Ах, ведь это ужасно, ведь не я отравил Соврези, это Берта, я могу доказать это; быть может, с хорошим адвокатом…

Лекок не проронил в этой ужасной сцене ни единого звука. Умышленно или нет — кто знает? — он толкнул дверь, и она заскрипела.

Лоранс подумала, что дверь отворяется, что это выходит Лекок и что Гектор живым попадает в руки полиции…

— Жалкий трус! — воскликнула она. — Спускай курок, или же я…

Он не решался. Скрип двери послышался опять.

Она выстрелила в него в упор, и Треморель, как сноп, повалился мертвый.

Быстрым движением Лоранс схватила другой револьвер и уже повернула его дулом к себе, но Лекок выскочил из засады и вырвал его у нее из рук.

— Несчастная! — воскликнул он. — Что вы хотите делать?

— Умереть. Больше мне не для чего жить.

— Нет, вы можете еще жить, — ответил сыщик. — Скажу даже более, вы должны жить.

— Я погибшая девушка.

— Нет. Вы — бедное дитя, обольщенное негодяем. Вы виновны, но вы должны жить, чтобы искупить свою вину. Тяжкие страдания, выпавшие вам на долю, имеют свою миссию, они посланы вам для самопожертвования и для милосердия. Живите, и то доброе, что будет вами совершено, привяжет вас к жизни. Вы сдались на лживые обещания преступного человека, вспомните же, вы богаты, а сколько сейчас бедных, но честных девушек, которые вынуждены продавать себя из-за куска хлеба. Идите же к этим несчастным, протяните им руку помощи, и их честное имя возвратит честь и вам.

Лекок все время не спускал глаз с Лоранс и заметил, что его слова задели ее за живое.

— Кроме того, — продолжал он, — ваша жизнь принадлежит не вам одной, ведь вы — мать.

— Э, — отвечала она, — для моего ребенка было бы гораздо лучше, если бы я умерла сейчас. Все равно мне придется умереть со стыда, когда он спросит у меня, кто его отец…

— И вы ответите ему, указав на честного человека — вашего старого друга господина Планта, который готов дать ему свое имя.

Старик судья едва стоял на ногах.

— Лоранс, — едва имел он сил произнести, — дорогая моя, клянусь вам в этом, согласитесь…

Эти простые слова, произнесенные с бесконечной нежностью, убедили наконец молодую женщину, и она решилась. Она была спасена.

Лекок тотчас же набросил на плечи Лоранс шаль, лежавшую на кресле, и вложил ее руку в руку Планта.

— Отправляйтесь отсюда, — обратился он к судье, — уходите. Мои люди уже предупреждены, они пропустят вас, а у Пало приготовлена для вас карета.

— Куда же нам идти?

— В Орсиваль. Куртуа уже извещен, что его дочь жива, и он ее поджидает. Идите же! Скорее!

И они вышли.

Оставшись один, Лекок прислушался, как отъехала карета с Лоранс и Планта, и, постояв немного у трупа Тремореля, бегом побежал к лестнице и стал сзывать своих людей.

— Вот, — сказал он им, — негодяй, которого мне не удалось арестовать и предать суду. Это я его убил. Имел ли я на это право? Нет, но моя совесть нисколько не упрекает меня.

Через два дня после смерти Тремореля Жан Берто и Геспен были выпущены на свободу. Первый получил в награду четыре тысячи франков, а второй — десять тысяч. А пятнадцатью днями позже, к величайшему удивлению орсивальских зевак, отец Планта женился на мадемуазель Лоранс Куртуа, и в тот вечер молодые супруги отправились в Италию, объявив, что проведут там не менее года.

Лекок уже стал забывать об этом деле в Вальфелю, так и оставшемся загадкой для всех, как в одно утро к нему явился нотариус и передал ему изящное письмо от Лоранс и большой запечатанный конверт.

В конверте заключалась дарственная на имение отца Планта в Орсивале, с полной обстановкой, во столько-то десятин, «более или менее, сколько окажется в натуре».

— Ах, черт возьми! — воскликнул Лекок. — Так редки подобные факты, что я не прочь быть и помещиком!