Констан Геру - Замок Шамбла

– Они познакомились, — ответила Маргарита, — когда Бессон хотел заставить его отравить своего хозяина. Работая при замке, они не были знакомы, а познакомились в лесу.

– Это ложь! — вскрикнул Бессон, смутившись при этих словах.

– О, это правда! Это правда! — кротко ответила ему Маргарита. — Это не ложь, Бессон, это не ложь!

Привели Арзака, который, не зная, что до этого происходило в зале, принял самый спокойный и равнодушный вид. И тут во всей своей красе раскрылся бесстыдный и хитрый характер молодого пастуха: при первом же вопросе он объявил, что не знает французского языка и может говорить только на местном наречии.

– Но, — воскликнул Бак, изумленный этой новой хитростью, — он всегда говорил по-французски!

АРЗАК ( невозмутимо ): Ах, боже мой! Я не знаю ни одного слова.

– Вы хотите сбить суд с толку, — сказал Дамьен де Крозильяк, товарищ прокурора. — Я видел вас в тюрьме, говорил с вами на местном наречии, но через четверть часа вы отвечали мне на хорошем французском языке.

– Четверть часа! — закричал Арзак. — Да вы всего-то пробыли со мной десять минут.

Наконец он решил говорить по-французски и отвечать на вопросы председателя. Маргарита Морен возобновила дачу показаний. Арзак опровергал их с невозмутимым спокойствием и лукавой холодностью. Председатель убеждал его сказать правду.

– Правда в том, — сказал Арзак, — что я так же мало держал собаку, как вы держите ее сейчас. Мне хотелось бы знать, в чем заключается мое лжесвидетельство и неужели правосудие существует только для богатых, а не для бедных?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ : Но это вещественное доказательство, эта цепь, которая не может лгать?

АРЗАК ( с воодушевлением ): Да, милостивый государь, да, будь вы на моем месте, вы сделали бы то же самое. Если бы вы нашли золотой луидор, разве вы бы не подняли его? А я поднял железо, как вы подняли бы золото. Если бы вы нашли в поле банковский билет, оставили ли бы вы его там? В свою очередь заявляю вам, что если есть на свете правосудие для всех, то оно должно быть и для меня. Умоляю вас, господин председатель, вы, кажется, такой добрый молодой человек, хорошенько сравните показания моей тетки и мои. Если не ради меня, то ради моих родных, ради моего старого отца, ради моей сестры, которая плачет день и ночь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ : Признайтесь в том, что вы знаете.

АРЗАК ( подносит руки к шее, ко рту, ко лбу ): Пусть меня разрежут на тысячу кусков, но я не скажу того, чего не знаю.

Его увели, а публика еще долго успокаивалась, взволнованная таким красноречием. Допросы закончились, и поднялся Бак. Его речь, в которой адвокат напомнил историю убийства, явилась лишь повторением фактов, известных читателю. Прокурор в свою очередь прочел обвинительную речь. Потом Лашо начал защищать подсудимого. Во время этой защитительной речи, в которой молодой адвокат доказал свой талант, Арзак, упоенный блеском этого красноречия, откровенно выразил свои чувства. Когда Лашо сделал паузу, чтобы немного перевести дух, Арзак разочарованно прошептал:

– Какая жалость! Как он хорошо говорил!

Бак возражает длинной и изумительно аргументированной речью. После новых возражений Лашо присяжные удалились совещаться и вернулись через тридцать пять минут. В огромном зале воцарилась мертвая тишина. Судя по лицам публики, можно подумать, что каждому из присутствующих грозит приговор, которого все с нетерпением ждут. На вопрос об умышленном убийстве присяжные ответили «да». О смягчающих вину обстоятельствах они умолчали.

Жаке Бессон был вызван выслушать приговор. Он осознал свое положение. Его взволнованное лицо, тревожный взгляд — все показывает, что он понял, что роковой час наконец настал и его участь будет решена. Он слушал чтение приговора и в своем смятении сначала не понял его смысла. Но когда прокурор потребовал смертной казни на площади в Пюи, тогда в Жаке Бессоне словно лопнули все пружины, лицо его покрылось смертельной бледностью, он машинально вытер глаза, на которые навернулись слезы, и, лишенный способности мыслить и чувствовать, он буквально упал на руки жандармов, которые увели его.

Придя в себя, Жак Бессон увидел, что оказался в тюрьме, а рядом с ним находились три человека, оказывавшие ему самую трогательную заботу и внимание. Это были две сестры милосердия и священник из Мартурэ. Пожилой кюре произвел на осужденного сильное впечатление, поскольку он видел в Жаке ребенка. В свою очередь, глядя на лицо старика, Жак Бессон вспоминал свои простодушные радости детства и юности со всеми душевными ощущениями, свойственными воспоминаниям о родине. Невольно вспомнив то время, когда душа его кипела жизнью, а будущее представлялось в самом радужном свете, Бессон много раз с невыразимым отчаянием спрашивал себя, действительно ли это он сидит в тюрьме, приговоренный к смерти.

– О, если бы вы знали! — обреченно шептал он. — Если бы вы только знали!

Когда наконец священник и сестры милосердия увидели, что осужденный успокоился и покорился своей участи, они оставили его, обещая вернуться и снова утешать его. Потом к нему пришел один из членов суда, предпринявший все усилия, чтобы уговорить его открыть тайну драмы в Шамбла. Он полагал, что возможность избежать ужасной смерти заставит его говорить, но нет!

– К чему? — спокойно отвечал Бессон. — Это причинило бы многим огромные неприятности.

Вот и все, чего от него смогли добиться. Напрасно взывали к его разуму, рассказывая осужденному, что в награду за его героическую преданность и жертвенность де Шамбла предательски бросили его на произвол судьбы, — все оказалось бесполезно. Он приходил в смятение, но ни разу не поколебался в своей решимости молчать.

27 марта его вывели из тюрьмы и посадили в почтовую карету, в которой его повезли в Пюи. Во время всего путешествия он сохранял спокойствие или по крайней мере ничем не выдал обуревавших его печальных мыслей. Однако сколько картин возникало перед его внутренним взором! В его памяти с поразительной ясностью всплывали лица родных, друзей, знакомых, врагов — всех тех, кого он любил и ненавидел.

Когда он смотрел на проплывавшие мимо знакомые места, у него вдруг горло перехватило при виде двадцати хижин, стоявших вокруг небольшой колокольни, кровля которой от времени покрылась ржавчиной. Лицо его все больше осеняла глубокая грусть, и когда он наконец увидел старую паперть маленькой церкви, слезы брызнули у него из глаз, а он словно не замечал этого. Эта церковь и эти хижины были деревней, где он родился. Потом перед его глазами предстали два момента его жизни: тот, когда он начинал свой жизненный путь с улыбкой и надеждой на лучшее, и тот, когда он его закончил, совершив убийство. При этих воспоминаниях и мыслях о той пропасти, куда рухнули все его радужные мечты, он в бешенстве заскрипел зубами и со злобой процедил сквозь зубы два имени: