Констан Геру - Замок Шамбла

– Ла Рош-Негли, Марселанж!

Но почти сразу же раскаявшись, он прошептал:

– Зачем обвинять других? Может быть, меня и заманили в ловушку, но разве от этого я менее виновен? Могу ли я сказать, что не осознал всей гнусности своего преступления? Нет, я не имею права жаловаться.

Потом ход его мыслей мало-помалу изменился, и он продолжал:

– Нет, это невозможно, они не бросят меня: у них знатное имя, огромное богатство, влиятельные друзья, они должны бояться, что отчаяние заставит меня сказать все… это невозможно, они сделают все, чтобы спасти меня, и даже у подножия эшафота я буду надеяться…

Он вдруг умолк и стал с волнением смотреть на проплывавший перед ним пейзаж.

– Да, — сказал он взволнованным голосом, — я не ошибся.

Карета медленно поднималась на крутую гору, где стоял город Пюи. Путешествие Жака Бессона приближалось к концу. Несколько минут спустя его заперли в камере, где он должен был провести свою последнюю ночь.

На следующий день, 28 февраля, с самого рассвета улицы Пюи начали наполняться людьми, пришедшими и съехавшимися со всех окрестностей — из Лардероля, Сен-Гоштейна и Камбриоля. Все хотели присутствовать при развязке драмы, разворачивавшейся у них на глазах, все действующие лица которой были им хорошо известны.

Площадь Мартурэ была буквально запружена народом, а вокруг нее все окна, балконы, крыши, стены — словом, все, куда только мог прицепиться человек, было усыпано головами, и все глаза были устремлены на стоявший в центре площади помост, то есть на страшный эшафот, черневший там, словно гигантский призрак. Толпа стояла так плотно, что яблоку негде было упасть, и все задавались вопросом, как конвой сможет довести осужденного до места казни.

Вдруг настала минута, когда эта людская масса расступилась, словно по волшебству, и чудо это произошло при приближении женщины, которая шла, склонив голову на грудь, подавленная своим безграничным горем. Эта женщина была мать осужденного, Клодина Бессон. Она надела праздничное платье, и ее серебристые волосы были расчесаны с особым усердием. Глубокое горе, застывшее на ее лице, придавало его чертам благородство и величие.

На лице Клодины Бессон читалась холодная и неумолимая решимость, и можно было догадаться, что именно они придают ей силы. Через несколько минут она оказалась в самом центре площади, в двадцати шагах от эшафота, от которого солдаты оттеснили толпу и оцепили образовавшееся свободное место живым кольцом. Там она обвела глазами собравшихся людей, взглянула на эшафот, а потом медленно и сурово произнесла:

– Я обещала Жаку прийти и пришла. Я останусь здесь до тех пор, пока не увижу, как падет его голова… если она падет!..

После минутного молчания она продолжила:

– Я подожду ровно до той минуты, я поклялась. Но после этого я заговорю, я вслух назову имена настоящих виновных и скажу это всем тем, кто меня услышит. О! Это будет ужасно. Жак, возможно, станет молчать до конца, но я нуждаюсь в мщении. Я скажу судьям всю правду, я дам им бумаги, в которых заключаются доказательства. Эти бумаги у меня на груди, я никогда не расстаюсь с ними, и скоро, слышите, скоро этот эшафот воздвигнут вновь, но на сей раз для двух голов!.. Однако довольно, еще не настала минута назвать их, подождем!

Она села на большой камень, вкопанный в землю, закрыла голову руками и замерла в ожидании. Имя ее быстро передавалось из уст в уста, и скоро вся площадь знала, что эта бедная старуха — мать осужденного, что вызвало искреннее сочувствие собравшихся.

– Бедная Клодина! — прошептала какая-то крестьянка, утирая слезы.

– Да, вы можете плакать о ней, Маргарита Морен, — сказал ее сосед. — Вы могли одним словом не допустить того, что случится сегодня.

– Да, — возразила Маргарита, — солгав за деньги, как вы, не правда ли, Будуль?

Жак Морен, прозванный Будулем, преданный человек графинь де Шамбла, или, лучше сказать, Мари Будон, одним из первых пришел на площадь Мартурэ, говоря всем окружающим, что он тут не затем, чтобы видеть казнь бедного Жака, но чтобы присматривать за Клодиной Бессон, которая намеревалась присутствовать при казни сына. Действительно, то ли из искреннего участия, то ли по какой-то другой причине, он всеми силами старался пробраться к тому месту, где сидела мать Жака, и не терял ее из виду.

– Какая женщина эта Мари Будон! — шептал он, устремив взгляд на Клодину. — Она подумала обо всем. — И через минуту продолжил: — В Риоме мне не повезло, постараемся на этот раз быть ловчее.

В эту минуту глухой шум, после которого воцарилась торжественная тишина, возвестил о прибытии осужденного. Глаза всех устремились туда, где он появился в сопровождении двух жандармов. Жак Бессон захотел пойти пешком из тюрьмы до площади. Он шел твердыми шагами, и лицо его было спокойно и безропотно. Длинная черная борода еще больше оттеняла его смертельную бледность, но в этот роковой час он снова проявил свою холодную и могучую энергию, ничем не обнаружив тех чувств, которые бушевали в его душе.

Когда он дошел до площади, взгляд его остановился на гильотине, и он упорно не спускал с нее глаз, пока проходил сквозь безмолвную и затаившую дыхание толпу. Он на мгновение остановился у подножия эшафота, потом твердыми шагами поднялся по ступеням. После этого он обвел всю площадь глазами, в которых читались удивление, сомнение и надежда. Через несколько минут к нему подошли помощники палача, чтобы заставить его идти дальше. Он оттолкнул их, прошептав задыхающимся голосом:

– Нет… нет… это невозможно… бросить меня… говорю вам, что это невозможно!..

Вдруг в страшной тишине, царившей на этой громадной площади, над этой неподвижной и испуганной толпой раздалось рыдание. Жак взглянул в ту сторону и узнал свою мать. Тогда лицо его внезапно преобразилось, выразив страшную горечь и нестерпимую муку, он обернулся к помощникам палача и сказал:

– Кончайте!

Минуту спустя глухой удар возвестил всем, что все кончено, и что Жак Бессон унес в вечность тайну драмы в Шамбла. Тогда несколько человек, среди которых были Будуль и Маргарита Морен, окружили Клодину Бессон, неподвижно сидевшую на камне, опустив голову на руки.

– Надо покориться, бедная Клодина, — сказала ей Маргарита. — Встаньте, я отвезу вас домой в своей повозке.

Клодина долгое время как бы не слышала, что ей говорили, но потом отняла наконец руки от лица, встала и горестно прошептала:

– Жак сказал правду: он пас свиней в Шамбла, а теперь он там хозяин.

Казалось, Клодина Бессон сошла с ума. Поспешим прибавить, что это помешательство продолжалось недолго. На минуту ошеломленная поразившей ее бедой, эта стойкая женщина, как дуб после бури, в тот же вечер вернула себе всю силу своего характера и всю ясность своего ума. Ее первой мыслью было отомстить и найти свои бумаги. Но она напрасно искала их, они исчезли, и все усилия их отыскать оказались тщетными. Будуль выполнил инструкции Мари Будон, которая все-таки сказала свое последнее слово в этом деле.