Эжен Шаветт - Сбежавший нотариус

Новое зрелище не походило на прежнее: вместо любовников за столом он увидел двух сержантов, высунувшихся из окна. Один, протянув руку, показывал другому во двор. Уборная была заполнена неизвестными людьми.

— Как слишком поздно? — повторил Морер и, встревоженный, вернулся назад.

— Да, Генёк, похоже, уже нашел маркиза!

— Но вы говорили, что ему нужно будет дней пять или шесть, чтобы отыскать квартиру, — возразил доктор.

Вместо ответа Либуа молчал, по-видимому, раздумывая о том, каким образом садовник так быстро добрался до маркиза. И теперь помогла ему память. Он вспомнил первый вечер, проведенный им в Кланжи, когда они в саду, сидя на скамейке, беседовали с маркизом. Монжёз, заслышав шум в кустах неподалеку, поднялся с места и спросил: «Кто тут?» На что Генёк ответил, что он пришел закрыть рамы парников перед грозой. Садовник, подслушивая их разговор, чтобы узнать что-нибудь о Ренодене, по-видимому, слышал исповедь маркиза относительно госпожи Вервен. Слышал он и ее адрес.

«Когда он увидел свою жену и маркиза, то вспомнил подслушанный разговор… и направился прямо туда», — подумал Либуа.

— Боюсь, что госпожа Монжёз стала вдовой! — заметил он вслух.

Художник хотел побежать на улицу Кастеллан, чтобы узнать подробности о драме, которая там разыгралась, но решил быть осторожнее.

«К чему мне совать туда нос? Ну представлюсь я полицейским как друг покойного маркиза. Тогда они спросят мое имя и фамилию, закидают вопросами, а потом вызовут свидетелем в суд. Я себя знаю, я не умею говорить перед публикой, собьюсь, и судьи с досады приговорят меня к пяти годам тюремного заключения за ложные показания. Итак, самое лучшее и благоразумное — прибыть вечером на вокзал. Если маркиз не явится, я сяду в вагон, вернусь один в Кланжи, сделаю вид, будто предполагал, что маркиз раньше меня возвратился домой, и буду следить за развитием событий».

Вот программа действий, которую наметил себе Либуа. Горе одних приносит радость другим, так случилось и теперь. Когда Либуа с горестью произнес вышеприведенные слова, луч радости блеснул в глазах доктора, и он, не сдержавшись, воскликнул:

— Лора свободна!

— Значит, вот о чем вы думаете, узнав о смерти Монжёза!.. Черт возьми! Вы уж очень торопитесь занять место покойного, надеть, как говорится, его башмаки.

Это тривиальное выражение, уподоблявшее госпожу Монжёз паре башмаков, заставило доктора опомниться.

— Я не прав, господин Либуа, сознаюсь в том. Я не должен был говорить так, но…

Он остановился в нерешительности, потом продолжил:

— Но я так страдал последние полгода, что вы простили бы меня, если бы знали мою историю.

Бывают обстоятельства, в которых натуры самые сдержанные чувствуют непреодолимую потребность излить душу, и теперь по тону доктора Либуа понял, что тот готов ему исповедаться. Художник был чрезмерно любопытен. Спеша услышать эту историю, он проговорил:

— Предположим, Монжёз умер. Скажите мне, его смерть позволит вам открыть имя убийцы Ренодена? Того человека, которого вы видели на месте преступления, как вы признались мне, и который находится вне всяких преследований?

Доктор задумался.

— Может быть, — ответил он, потом, как бы одумавшись, прибавил: — Впрочем, господин Либуа, когда вы выслушаете меня, я предоставлю вам самому решить, должен ли я назвать его имя.

После этих слов Морер с облегчением вздохнул, как человек, который предвидит скорое освобождение.

— Если я так долго молчал, то это лишь потому, что не было человека, которому я мог бы довериться и который мог бы дать мне добрый совет.

— Говорите, — попросил художник, сгорая от любопытства.

— Два года тому назад я в первый раз приехал в Кланжи навестить свою тетку, мадемуазель Морер, сестру моего отца. В то время господина Бержерона, будущего тестя маркиза Монжёза, здесь не было, он не купил еще замка Кланжи.

Либуа прервал его вопросом:

— Извините… вы, кажется, сказали мадемуазель Морер?

— Да, моя тетка не была замужем. В течение многих лет брат и сестра жили в доме, который теперь принадлежит мне. Когда мой отец уехал на другой конец Франции, на юг, тетка не захотела за ним последовать и осталась одна в Кланжи.

— Кем по профессии был ваш отец?

— Сборщиком податей.

— Он оставил вам состояние?

— Никакого. Он с трудом мог дать мне воспитание и снабжать всем необходимым во время моего студенчества.

— Когда он умер, вы уже были доктором?

— Уже два года. Отец оставил меня в очень стесненном положении, а гордость мешала мне сблизиться с теткой, которая была богата. Я не хотел, чтобы люди думали, что я охочусь за ее деньгами, и решил уехать в Париж, чтобы добиться независимого положения. Но эта решимость испарилась, когда я прочитал письмо, исполненное нежной привязанности и любви, которое написала мне эта прекрасная и достойная женщина, узнав о смерти моего отца. Она умоляла меня приехать в имение. Итак, я отправился в Кланжи.

Тетка приняла меня с радостью; она обливалась горькими слезами при воспоминании о моем отце. Ее единственным желанием было видеть меня счастливым.

«Переезжай жить в Кланжи, — уговаривала она. — Здесь у нас всего один доктор, да и тот болван, которому я и лампу не дала бы починить. Тебе не трудно будет конкурировать с ним. И к тому же я не хочу, чтобы ты набирал много практики. Чего ради гоняться за деньгами? Разве я не смогу обеспечить твое будущее?..»

Она упорно настаивала на том, что я переехал в Кланжи. Надо сказать, что у нее было всего несколько друзей. В их числе был и Реноден, который каждое воскресенье приходил к ней обедать, ибо у моей тетушки был лучший повар во всем департаменте.

«Ты можешь на него положиться, — говорила она мне, — это старый надежный друг».

Однажды в воскресенье, кроме Ренодена, у тетки обедало еще несколько друзей. Обыкновенно Реноден нахваливал каждое блюдо, а тут ел, не говоря ни слова, поэтому тетушка спросила его:

«Что с вами, Реноден?» — «Ничего, мой любезный друг». — «Вы что-то плохо кушаете. Не больны ли вы?»

В конце обеда он рассказал всем новость: «Нашелся покупатель для замка Кланжи. Новый владелец в скором времени приедет сюда». — «Кто это?» — спросила тетушка. «Старый сборщик, по имени Бержерон», — медленно произнес Реноден. Тетушка побледнела, выронила из рук стакан, который поднесла было ко рту, и он разбился. Нотариус жестом напомнил ей об осторожности.

Значит, не случайно, не без умысла он рассказал эту новость. Это было хорошо продуманное известие, последствия которого он предвидел. Тетка тотчас воскликнула с наигранной веселостью: «У меня руки точно ватные сегодня, стакан так и выскользнул из них!»

Мне, хорошо знавшему почтенную женщину, эта веселость показалась фальшью. Я слышал легкую дрожь в ее голосе, когда она спросила: «Значит, этот Бержерон богат? Ведь замок стоит немалых денег!» Среди гостей находился сборщик податей, который поспешил сказать: «Да, очень богат, если это тот, о ком я думаю». И, повернувшись ко мне, он продолжал: «Вы, господин Морер, также должны знать его».