Эжен Шаветт - Сбежавший нотариус

Тогда старший вскрикнул: „Как! Вы не можете за восемьсот франков нарисовать нам Христа и осла? Сколько же стоят ослы в Париже? Пожалуйте в Марсель, и я представлю вам их сколько угодно по двести пятьдесят франков. Остается пятьсот пятьдесят франков за Христа“

Младший, видя сомнения живописца, поспешил на помощь товарищу: „Черт возьми! Пятьсот пятьдесят франков — цена хорошая. В Марселе можно было за пятьсот франков купить человека. Сильного и здорового!“ — „Вот еще пятьдесят франков, но чтобы Христос был на осле“. — „За эту цену я не хочу осла“, — сказал старший моряк. „Чего же ты хочешь? Слона?“ — „Нет, я хочу Магдалину“. — „Вот что дело, то дело! Ты прав! Магдалину! Да, господин живописец, сделайте нам Магдалину, полную, с роскошной грудью, чтобы товарищи пришли в восторг, когда придут смотреть вашу картину. Вы ее посадите у ног Христа“. — „В таком случае она помнет вашу спаржу, — заметил живописец, подтрунивая над заказчиками, и прибавил серьезным тоном: — Жаль, что вы не хотите мертвого Христа, это стоило бы вам дешевле… Я нарисовал бы вам Христа в гробу, самом простом, каменном. Положим, три метра кирпича по три франка за метр, итого девять франков. И поверх — плиту в тридцать франков. Итого тридцать девять франков“.

Сначала морякам такая цифра показалась соблазнительной. Однако, подумав, старший спросил: „Да, но Христос?“ — „Что Христос?“ — с удивлением спросил живописец. „Он сколько будет стоить?“ — „Нисколько. Он будет закрыт в гробу, его не будет видно“. — „Но наш священник хочет Христа. Нам нужен Христос“. — „В таком случае возьмите Христа на кресте. Это пятьдесят франков за дубовое дерево, два франка за гвозди. Итого пятьдесят два франка Если за Христа, положим, триста франков, всего выходит триста пятьдесят два франка“. — „Прежде было пятьсот пятьдесят франков. Почему теперь так дешево?“ — спросил старший матрос. „Да ведь на кресте он голый. Я не считаю одежду“, — ответил живописец. „Это справедливо“, — решил младший, тронутый честностью художника.

Но, как мы уже говорили, матрос был упрям. Он воскликнул: „Но нет! Я решительно не хочу мертвого Христа, это слишком печально. Я хочу живого!“

Живописец, мечтая сбыть картину, которая у одного из его собратьев лет двадцать висела в мастерской, опять предложил: „Тогда возьмите его в оливковом саду. При лунном свете оливки можно принять за бересклет. Пожалуй, чтобы сделать вам приятное, я уничтожу лунный свет. Только вы мне прибавите три франка за облако, которым я закрою луну“. — „А сколько это будет нам стоить?“ — „Четыреста франков и три франка за облако“. — „Но, если будет полнейшая темнота, ничто не помешает вам изобразить его голым. Следовательно, нужно вычесть одежду“, — заметил старший матрос.

Остановились на трехстах франках. На следующий день живописец принес картину Христа, взятую у товарища, который даже заболел от удивления, что его шедевр нашел покупателя.

Полотно завернули, отдали в багаж, и моряки отправились домой. Но по прибытии на место полотна не оказалось! Потерялось или украли — как бы то ни было, а оно исчезло из багажного вагона. Младший моряк огорчился, а старший насмешливым тоном заметил: „Это твоя вина! Я хотел, чтобы его нарисовали мертвым. Ты же захотел живым, вот он и вернулся к своему продавцу. Я уже купил однажды собаку, которая сыграла со мной такую же штуку“».

Слушатели громко смеялись, награждая Легру аплодисментами. Реноден в третий раз посмотрел на часы.

«Ого, — пробормотал он, — скоро полночь, пора и честь знать». И, воспользовавшись овациями, которые отвлекли общее внимание, он незаметно удалился.

Выйдя в сад, нотариус пересек лужайку и вскоре достиг тропинки. Ступив на нее, он вдруг остановился и прислушался. Ему показалось, что хрустят ветви в кустах, точно там кто-то пробирается. «Наверно, я вспугнул какого-нибудь кролика», — подумал он и пошел дальше.

Не успел Реноден пройти пятидесяти метров, как опять остановился. Сначала он слышал шаги перед собой. Теперь такой же шум раздавался позади. Ошибиться было невозможно: человек, нагонявший его, не пытался заглушить шаги. Он шел очень торопливо. Первой мыслью нотариуса было, что маркиз де Монжёз послал вслед за ним слугу, чтобы передать какое-нибудь поручение.

Увы! Он ошибался. Сильная рука схватила нотариуса сзади и всадила ему между плеч нож по самую рукоятку. Глухо вскрикнув, Реноден сделал еще несколько шагов, зашатался и безжизненной массой рухнул на землю. Тогда из тени вышел человек, осторожно приблизился к телу, наклонился над ним и хриплым голосом пробормотал: «Умер, умер, умер!»

При виде жертвы испугался ли он своего преступления? Дрожа всем телом, он стоял, не осмеливаясь прикоснуться к трупу. В эту минуту часы на замке медленно пробили полночь.

«Полночь! Аннета ждет меня в Париже. Последний поезд отходит через час!»

Смелость вернулась к нему при этой мысли. Подобно тому как дикий зверь бросается на добычу, он наклонился к своей жертве, чтобы обшарить ее карманы. Потом выпрямился и сказал: «Прежде нужно спрятать труп». И тотчас удалился по направлению к замку.

Реноден умер не сразу. Когда убийца удалился, он пришел в себя. Нотариус почувствовал, что кто-то приподнял его и говорит взволнованным голосом: «Это я, мой бедный господин Реноден, я, доктор Морер. Я был рядом, но не смог подоспеть вовремя, таким неожиданным был удар… Я все видел! Я отнесу вас в замок или к вам!» — «Нет-нет, это бесполезно, я чувствую, что погиб! — с трудом промолвил Реноден. — Если вы все видели, то скажите, ведь это Бержерон на меня напал?» — «Да». — «Куда он подевался?» — «Он убежал».

Умирающий слабой рукой ощупал боковой карман и голосом тихим, но выражающим удивление, сказал: «Зачем же он ушел, не окончив своего дела? Пакет все еще в кармане, следовательно, он возвратится…»

Морер опять попробовал поднять Ренодена, чтобы унести. «Нет-нет, — повторил нотариус. — Мне осталось жить несколько минут. Выслушайте мою последнюю волю».

Он остановился на минуту, чтобы собраться с силами, которые покидали его, и медленно заговорил: «Я не хочу, чтобы вы доносили на него. Предоставьте случаю открыть это преступление. Пускай Монжёз и Лора не знают ничего. Рано или поздно негодяй будет наказан. Я не знаю, зачем он ушел, но уверен, что он вернется, ведь он не забрал пакет из моего кармана… Пускай он унесет его, через это начнется его наказание и будет продолжаться, если вы поклянетесь повиноваться мне». — «Клянусь». — «Наклонитесь к моим губам, мне изменяет голос…»

Морер повиновался — без этой предосторожности он действительно ничего не услышал бы. Реноден прошептал ему свою последнюю волю и опять повторил: «Не доносите правосудию. Предоставьте все случаю».