Грант Аллен - Дело врача

Один момент тем не менее я прояснил: война между сестрой и профессором имела какое-то отношение к делу доктора Йорк-Беннермана.

Некоторое время ничего нового не происходило; дела в госпитале шли по заведенному распорядку. Пациент с предрасположенностью к аневризме неплохо продержался неделю-другую, а потом ему вдруг стало заметно хуже и снова проявились необычные симптомы. Вскоре он скончался. Себастьян, который навещал его ежечасно в последние дни, придавал этому событию большое значение.

— Как хорошо, что это случилось у нас! — сказал он, потирая руки. — Редкое везение. Мне хотелось уловить подобный момент раньше, чем мой парижский коллега. Специалисты всегда начеку. Фон Штралендорф из Вены мечтал заполучить такого пациента долгие годы. Я тоже. Теперь Фортуна мне улыбнулась. Нам повезло, что он умер! Уж теперь-то мы все выясним!

Мы произвели вскрытие и, конечно, обнаружили то состояние крови, которое подозревали; выявились и некоторые неожиданные подробности. Одна из них заключалась в том, что содержащиеся в крови тельца определенного типа были угнетены. Этого явления еще никто не описывал, и Себастьян, с его неугасимым научным рвением, пожелал, чтобы его студенты сами увидели и идентифицировали их. По его мнению, это могло пролить свет на другие необъясненные состояния мозга и нервной системы, а также на особенности поведения душевнобольных, которые в наши дни выявлены во всех крупных лечебницах. Для того чтобы сопоставить параметры крови у здорового и больного человека, он предложил параллельно исследовать образец крови умершего и живых людей под микроскопом. Сестра Уайд, как обычно, ассистировала в лаборатории. Профессор распорядился приготовить предметные стекла с кровью больного заранее и теперь не отходил от прибора. Не выпуская из руки латунный винт, он увлеченно рассматривал образцы, прежде чем допустить нас.

— Вы увидите, что серые тельца почти отсутствуют, — сказал он. — Красные малочисленны и неправильной формы. Плазма истончена. Ядра ослаблены. При таком состоянии крови нормальное восстановление поврежденных тканей затруднено. Теперь сопоставим эту картину с типичным нормальным образцом. — Выпрямившись, он взял стеклянную пластинку и вытер ее чистой салфеткой. — Сестра Уайд, мы хорошо знаем, что в ваших сосудах циркулирует чистая и здоровая кровь. Вам предоставляется честь еще раз послужить науке. Поднимите ваш палец!

Хильда без колебаний подняла указательный палец. Она привыкла к подобным требованиям. Благодаря длительному опыту Себастьян умел так быстро и сильно уколоть кончик пальца, что сразу попадал иглой в мелкий сосуд и добывал капельку крови так, что человек не успевал почувствовать боль.

Профессор крепко зажал кончик ее пальца между своим указательным и большим, так, чтобы он потемнел, потом повернулся к блюдцу, на котором лежали иглы. Хильда сама перед началом занятий поставила его туда. Себастьян выбирал иглу долго и придирчиво, будто кот, оценивающий добычу. Хильда следила за его движениями пристально и бесстрашно, как всегда. Себастьян поднял руку и уже готовился проколоть нежную белую кожу, как вдруг девушка испуганно вскрикнула и резко отдернула свою руку. Профессор от неожиданности выронил иглу.

— Что вы наделали? — прикрикнул он, раздраженно сверкнув глазами. — Я не в первый раз беру у вас кровь. Вы знаете, что это не больно!

Хильда отчего-то сильно побледнела. Но это было еще не все. По-видимому, из присутствующих только я один заметил, какой трюк исполнила девушка быстро и искусно. Когда игла выскользнула из руки Себастьяна, она нагнулась, одновременно вскрикнув, и незаметно подхватила ее краем своего передника. Проворные пальцы Хильды сомкнулись, словно по волшебству, и быстро переправили добычу в карман. Думаю, что даже Себастьян не обратил внимания на мгновенный рывок ее руки, который сделал бы честь искусному фокуснику. Он был слишком удивлен ее неожиданной выходкой, чтобы следить еще и за иглой.

Как только игла была спрятана, Хильда ответила профессору, и голос ее звучал слегка взволнованно.

— Я… я испугалась, — пробормотала она, тяжело дыша. — У меня бывают иногда такие легкие приступы страха. Я… сегодня я чувствую себя неважно. Боюсь, что сейчас я не сгожусь в доноры эталонной крови.

Острые глаза Себастьяна как будто пронизывали ее насквозь. Потом он резко перевел взгляд на меня. Похоже, он начал подозревать сговор.

— Так тому и быть, — медленно проговорил он. — Все к лучшему. Сестра Уайд, я не знаю, что с вами происходит, но вы теряете хладнокровие, а для медсестры это недопустимо. Недавно вы уронили и разбили миску в самый критический момент, а теперь вы вскрикиваете из-за пустяковой процедуры. — Он умолк и огляделся. — Мистер Каллаган, — обратился он к нашему студенту-ирландцу, рыжеволосому и долговязому, — ваша кровь вполне нормальна, и вы не истеричны.

Он выбрал другую иглу с подчеркнутой тщательностью. Пока он выбирал, Хильда снова подалась вперед, вся внимание, и не сводила с него пристального взгляда; но спустя минуту она как будто удовлетворилась увиденным и молча отошла. Мне показалось, что она была готова вмешаться, если понадобится. Но все обошлось, и она спокойно осталась на своем месте.

— Давайте сюда ваш палец!

Исследование пошло своим чередом без дальнейших затруднений. Правда, в первые минуты я улавливал у Себастьяна признаки подавленного возбуждения — чуть-чуть меньше его обычной четкости и блеска изложения. Но после нескольких невразумительных фраз он вновь обрел равновесие и в полной мере проявил свой научный энтузиазм, увлеченно посвящая нас в суть исследования. Красноречиво (на свой манер) он рассуждал о «прекрасном» контрасте между здоровой кровью Каллагана, «насыщенной жизнетворными серыми тельцами, которые восстанавливают архитектонику изношенных тканей», и истощенной, лишенной важнейших компонентов жидкостью, которая застаивалась в дряблых сосудах умершего пациента. Носители кислорода уже не выполняют свою главную задачу, шарики, предназначенные для того, чтобы доставлять питательные вещества к мозгу, нервам и мышцам, не проявляют активности. Труженики, создающие ткани тела, забастовали; усталые мусорщики перестали удалять бесполезные продукты распада… Его живой язык, его живописная фантазия в тот день особенно покоряли.

Никогда прежде я не слышал, чтобы он так красиво, ярко говорил; создавалось впечатление, что артерии его собственного активного и кипящего идеями мозга в этот момент экзальтации точно не испытывали недостатка в тех полных энергии глобулах, о восстанавливающей силе которых он так образно распространялся.