Дороти Сэйерс - Встреча выпускников

— Но о чём вообще «Фальшивая черепаха?» — спросила Харриет.

По этому вопросу писатели высказались довольно неопределённо, но молодой человек, который писал фельетоны для журнала и поэтому мог себе позволить иметь широкие взгляды на романы, сказал, что прочитал его и нашёл довольно интересным, только немного затянутым. А именно, речь идёт о некоем инструкторе по плаванию на каком-то водном курорте, у которого от лицезрения огромного количества купающихся красоток вырабатывается такой неудачный антинудистский комплекс, что полностью подавляет его естественные эмоции. В результате он нанимается на китобойное судно и влюбляется с первого взгляда в эскимоску, потому что она представляет собой такое красивое нагромождение предметов одежды. Итак, он женится на ней и возвращается вместе с нею, поселяясь в пригороде, где она влюбляется в нудиста-вегетарианца. В результате муж слегка трогается умом, и у него возникает комплекс, связанный с гигантскими черепахами; он проводит всё своё время в Аквапарке, уставившись в бассейн с черепахами и наблюдая за плавными движениями этих монстров, многозначительно плавающих по кругу. Но, конечно, в книгу вошло и многое другое — это одна из тех книг, которые отражают взгляд автора на мир в целом. Я думаю, что правильное слово, которое характеризует эту книгу, — это «многозначительная».

Харриет подумала, что что-нибудь можно было бы сказать даже про её «Смерть между ветром и водой». Она тоже была по-своему многозначительной, хотя и не значила ничего конкретно.

Раздражённая, Харриет возвратилась на Мекленбург-сквер. Войдя в дом, она услышала, как на втором этаже надрывается телефон. Она торопливо побежала наверх, ведь с этими телефонными звонками никогда не знаешь, чего ждать. Телефон замолк, как только она вставила ключ в замок.

— Чёрт побери! — воскликнула Харриет. За дверью лежал конверт. В нём были вырезки из газет. В одной, в которой её называли мисс Вайнс, говорилось, что она получила степень в Кембридже, во второй её произведение сравнивали (не в её пользу) с романом американского автора триллеров; третья была запоздалым обзором её последней книги и выдавала весь сюжет, четвертая приписала ей чужой триллер и заявила, что она демонстрирует «настоящий человеческий взгляд на жизнь» (что бы это ни значило). — Да уж, денёк, — сказала Харриет, очень расстроенная, — вот уж действительно, первое апреля! А теперь я должна идти на ужин с этим чёртовым студентом и ощущать на себе бремя неисчислимых лет.

Однако, к её удивлению, она получила удовольствие как от ужина, так и от спектакля. В Реджи Помфрете ощущалась освежающая нехватка усложнений. Он ничего не знал о литературной ревности, у него не было никаких представлений о сравнительной важности личных и профессиональных привязанностей, он от всего сердца смеялся над очевидными шутками, он не давил на чужие нервы и не демонстрировал собственные, он не использовал двусмысленных слов, он не провоцировал на нападки, чтобы потом внезапно съёжиться в непроницаемый шар подобно американскому броненосцу, выставляя наружу лишь гладкую, хорошо защищённую ироничными цитатами поверхность, в его поступках не было никакого подтекста, — словом, он был добродушным, не очень умным юношей, стремившимся доставить удовольствие тому, кто сделал ему добро. Харриет нашла его чрезвычайно успокоительным.

— Может быть, загляните на минутку и выпьете что-нибудь? — спросила Харриет, стоя на пороге своей квартиры.

— Огромное спасибо, — сказал мистер Помфрет, — если это не слишком поздно.

Он дал указание таксисту подождать и со счастливым видом прогарцевал вверх по лестнице. Харриет открыла дверь квартиры и включила свет. Мистер Помфрет вежливо наклонился, чтобы поднять письмо, лежащее на циновке.

— О, спасибо, — сказала Харриет.

Она провела его в гостиную и позволила снять с себя плащ. Через какое-то время она поняла, что всё ещё держит письмо в руках и что гость и она всё ещё стоят.

— Прошу прощения. Садитесь, пожалуйста.

— Пожалуйста… — сказал мистер Помфрет с жестом, который говорил: «Читайте и не обращайте на меня внимания».

— Пустяки, — сказала Харриет, бросая конверт на стол. — Я знаю, что находится внутри. Что будете пить? Нальёте сами?

Мистер Помфрет что-то соорудил себе и спросил, что смешать для неё. После того, как вопрос с напитками был улажен, возникла пауза.

— Э-э, между прочим, — сказал мистер Помфрет, — с мисс Кэттермоул всё в порядке? Я почти не видел её с тех пор… с той ночи, когда мы с вами познакомились. В прошлый раз, когда мы встретились, она сказала, что усиленно работает.

— О, да. Полагаю, что так. У неё в следующем семестре первый экзамен на бакалавра.

— О, бедная девочка! Она очень восхищается вами.

— Правда? Не знаю почему. По-моему, я обращалась тогда с ней даже несколько жестоко.

— Ну, со мной вы были строги. Но я согласен с мисс Кэттермоул. Абсолютно. Я имею в виду, мы согласны в том, что оба сильно восхищаемся вами.

— Как это мило с вашей стороны, — рассеянно сказала Харриет.

— Да, очень. Я никогда не забуду, как вы расправились с этим типом Джуксом. Знаете, ведь он вновь нарвался на неприятности, всего лишь спустя неделю или около того?

— Да. Я не удивляюсь.

— Нет. В высшей степени гадкий прыщ. В струпьях.

— Он всегда был таким.

— Ну вот, теперь товарищ Джукс заработал приличный срок. Кстати, сегодня было неплохое шоу, правда?

Харриет постаралась взять себя в руки. Она внезапно устала от мистера Помфрета и хотела, чтобы он ушёл, но было бы чудовищно проявить такую невежливость. Она заставила себя говорить с живым интересом о спектакле, на который он любезно её пригласил, и преуспела настолько, что лишь через пятнадцать минут мистер Помфрет вспомнил о ждущем такси и отбыл в приподнятом настроении.

Харриет взяла письмо. Теперь, когда она могла без помех распечатать его, она не хотела этого делать. Это испортило вечер.

Дорогая Харриет,

Я отправляю свои просьбы с назойливостью налоговых чиновников, и, вероятно, увидев конверт, Вы скажете: «О, Боже! Я знаю, что там». Единственная разница в том, что к налоговым чиновникам рано или поздно приходится прислушиваться.

Вы выйдете за меня? — Это начинает походит на одну из строчек в фарсе: сначала просто скучно, пока её не начинают повторять достаточно часто, а затем она вызывает громкий смех каждый раз, как произносится.

Я хотел бы сказать Вам такие слова, которые прожгут бумагу, на которой они написаны, но у таких слов имеется свойство быть не только незабываемыми, но и непростительными. В любом случае Вы сожжёте письмо, и я предпочёл бы, чтобы в нём не было ничего, чего Вы не смогли бы забыть, если бы захотели.