Артур Дойль - Долина страха

Холмс испытывал удовлетворение истинного художника, любующегося своим шедевром. Он еще продолжал наслаждаться достигнутым успехом, когда Билли распахнул дверь, и в комнату вошел инспектор Мак-Дональд из Скотланд-Ярда.

Тогда, в конце восьмидесятых годов, Алеку Мак-Дональду было еще далеко до приобретенной им теперь широкой известности. Это был молодой, но надежный представитель сыскной полиции, который проявил недюжинные способности в ряде случаев, когда ему доверяли расследование. Его высокая костистая фигура свидетельствовала об исключительной физической силе, а открытый высокий лоб и глубоко посаженные глаза, блестевшие из-под густых бровей, не менее ясно говорили о проницательности и уме. Он был человеком молчаливым, очень точным в выражениях, с несколько суровым характером и сильным абердинским акцентом. За то время, что он служил в полиции, Холмс уже дважды выручал его и помогал добиться успеха, удовлетворяясь при этом лишь радостью мыслителя, разрешившего трудную проблему. Шотландец отвечал глубокой признательностью и уважением, советуясь с Холмсом со свойственным ему прямодушием в каждом затруднительном случае. Посредственность не признает ничего выше себя, но талант всегда оценивает гений по достоинству. Мак-Дональд был достаточно талантлив, чтобы понимать: вовсе не унизительно искать помощи у человека в своем роде единственного в Европе и по дарованию и по опыту. Холмс, не слишком склонный к дружбе, относился к шотландцу с симпатией и дружески улыбнулся при виде его.

— Вы ранняя птичка, мистер Мак, — сказал он. — Я боюсь, что ваш визит означает известие о каком-либо новом необычайном происшествии.

— Если бы вы, мистер Холмс, сказали вместо «я боюсь» — «я надеюсь», то было бы, мне кажется, ближе к истине, — ответил Мак-Дональд с многозначительной усмешкой. — Да, небольшой глоток в это сырое утро не помешает… Я выбрался так рано потому, что первые часы после преступления самые драгоценные для нас, и вам это известно лучше прочих. А…

Молодой инспектор внезапно остановился и с величайшим изумлением стал вглядываться в листок бумаги, лежащий на столе. В тот самый листок, на котором я написал под диктовку Холмса загадочное послание.

— «Дуглас…» — пробормотал он. «Бирлстон!» Мистер Холмс! Господа, ведь это же чертовщина! Во имя всего чудесного, где вы взяли эти имена?!

— Это шифр, который который доктор Уотсон и я только что разгадали. А в чем дело?

Инспектор продолжал изумленно смотреть на нас обоих:

— Только в том, господа, что именно мистер Дуглас из Бирлстонской усадьбы зверски убит сегодня ночью.

Это был один из тех драматических моментов, ради которых, можно сказать, мой друг существовал. Право, было бы преувеличением уверять, что он потрясен или хотя бы возбужден этим ошеломляющим известием. В его странном характере не было и тени черствости, но, конечно, нервы его были закалены постоянно напряженной и совершенно исключительной по своему характеру работой. Его душевные движения в такие минуты как будто дремали, но зато интеллектуальная восприимчивость повышалась до чрезвычайности. В данном случае на его лице не было заметно и следа того ужаса, который испытал я после слов Мак-Дональда; оно скорее выражало спокойный интерес, с каким химик наблюдает образование кристаллов в перенасыщенном растворе.

— Замечательно! — промолвил он после некоторой паузы. — Замечательно.

— Вы, кажется нисколько не удивлены?

— Заинтересован, мистер Мак, но удивлен едва ли. Почему я должен быть удивлен? Я получил известие, которое следовало придать серьезное значение; оно извещало меня, что одному лицу грозит большая опасность. Спустя час я узнаю, что замысел был осуществлен и что лицо убито. Я заинтересован, это верно, но, как вы видите, ничуть не удивлен.

Он кратко рассказал инспектору о шифрованном письме и найденном к нему ключе. Мак-Дональд сидел за столом, опершись подбородком на обе руки; он слушал с напряженным вниманием, и его густые песочного цвета брови соединились в одну прямую линию.

— Я хотел ехать в Бирлстон сегодня же утром и зашел просить вас сопутствовать мне — вас и вашего друга. Но из вашего сообщения следует, что мы могли бы более успешно действовать в Лондоне.

— Едва ли так, мистер Мак, — заметил Холмс.

— Взвесьте все, мистер Холмс! — воскликнул инспектор. — День или два все газеты будут сплошь заполнены «Бирлстонской тайной». Но что за тайна, если в Лондоне находится человек, который сумел заранее предсказать преступление?! Остается только схватить этого человека, и все будет выяснено.

— Несомненно, мистер Мак. Но каким образом вы предполагаете схватить этого Порлока, как он себя называет?

Мак-Дональд осмотрел с обеих сторон письмо, переданное ему Холмсом.

— Штемпель поставлен в Кэмбервиле — это не особенно может помочь нам. Имя, вы говорите, вымышленное. Тоже, конечно, не слишком благоприятное обстоятельство. Вы, говорите, что посылали ему деньги?

— Два раза.

— Как именно?

— В Кэмбервильское почтовое отделение — банкнотами.

— И вы ни разу не интересовались, кто приходил за ними?

— Нет.

Инспектор был по-видимому, удивлен и несколько смущен.

— Почему же?

— Потому что я всегда держу данное слово. После первого же письма я обещал ему, что не буду разыскивать его.

— Вы думаете, что он только пешка и что за ним стоит какая-то более значительная личность?

— Я знаю, что это так.

— Этот профессор, о котором я слышал от вас?

— Именно.

Инспектор улыбнулся и глаза его на секунду метнулись в мою сторону.

— Я не скрою от вас, мистер Холмс, у нас в Скотланд-Ярде думают, что вы зря имеете зуб на этого профессора… Я лично собрал кое-какие сведения о нем: он выглядит очень почтенным, ученым и талантливым человеком.

— Я рад, что ваши расследования позволяют вам признать его талантливость.

— Послушайте, вы можете не хотеть и все-таки признаете это. После того, как я узнал о вашем отношении к нему, я счел необходимым повидать его. Разговор у нас шел о солнечных затмениях — как он принял это направление, я не понимаю до сих пор, — но он притащил глобус и лампу с рефлектором и в одну минуту разъяснил мне вопрос всесторонне. Потом он предложил какую-то книгу, но, хотя во мне и сидит абердинская закваска, я все-таки решил, что это будет чересчур для моей головы. У него, с его тонким лицом, седыми волосами и какой-то особенно торжественной манерой говорить, вид настоящего министра. Когда он при прощании положил мне руку на плечо, это выглядело так, словно отец благословляет сына, отпуская его в холодный жестокий свет.

Холмс усмехнулся и потер руки.