Уинстон Грэхем - Энджелл, Перл и Маленький Божок

У дома Мамфорд спросил, не зайти ли ему, и Энджелл ответил, нет, благодарю, я сейчас лягу в постель.

Машина уехала, и Перл еще немного постояла на ступеньках, прежде чем последовать за Уилфредом в дом. Прекрасный день с грозовыми оранжевыми облаками, бегущими по небу. День, словно предназначенный для королевских садовых приемов: по дороге домой они видели мужчин в цилиндрах и дам в шляпах, украшенных цветами. После пребывания в участке и суде теплый лондонский воздух казался чуть ли не благоухающим.

День был чудесный, но у нее в жизни все перевернулось, все разрушилось, ничто уже никогда не войдет в прежнюю колею. Репортеры подстерегали их у выхода из суда; слава богу, никто не ожидал их на Кадоган-Мьюз.

Поеживаясь, она вошла в дом. Сгорбившись, опустив плечи, Энджелл в пальто сидел в гостиной. Они не разговаривали друг с другом наедине после тех безумных двадцати минут, последовавших за выстрелом, когда тело Годфри остывало у них на глазах на полу. С тех самых исступленных мгновений, когда она взяла все в свои руки.

Она сказала:

— Давайте я уложу вас в постель.

Он не ответил, может быть, не расслышал.

Постояв с минуту, она подошла и села напротив.

— Уилфред, что я должна делать?

Он взглянул на нее, и ему почудилось, что неистовый дух Годфри по-прежнему витает в доме.

— До суда, — продолжала она. — Что будете делать вы?

Он пожал плечами.

— На неделю лягу в клинику. Я на грани нервного расстройства.

— Хотите чаю или чего-нибудь выпить?

— Я никогда вам этого не прощу, — сказал он, невнятно бормоча, словно с набитым ртом. — До самой смерти.

Она сложила на коленях руки. Ее лицо было осунувшимся, суровым.

— Мне уйти немедленно или остаться до конца процесса?

Он не успел ответить, зазвонил телефон. Она пошла в прихожую и сняла трубку. Тут же вернулась.

— Из «Санди Газетт».

— Вы им ничего не сказали?

— Нет.

— Проклятое воронье. Шакалы. Гиены. Уже учуяли. Окружили и воют на луну…

В гостиной требовалась уборка. После бессонной ночи ничто не шло в голову. Ковер наверху забрали, и миссис Джэмисон пообещала свести пятна на деревянном полу. Годфри. Все кончилось за несколько секунд. В весе пера. Словно перышко, унесенное из этого мира.

Она вдруг сказала:

— Не думайте, что это я его вчера пригласила. То, что я сказала полиции, — правда. Посмотрите, какие у меня на руках царапины и синяки.

— Я никогда вам не прощу, — прошептал он с ненавистью и отвращением. — Подумать только. Я никогда не прощу того, что вы сделали.

— Скажите мне, Уилфред. Одно слово. Что вы скажете, то я и сделаю. Вы хотите, чтобы я ушла сейчас, сегодня же?

Он заколебался, чуть не согласившись. Нет, это не подходит: он подвергает себя опасности.

— Нет.

— Тогда когда же?

— Это создаст ложное впечатление. Надо подождать до конца процесса.

— Хорошо. Как хотите.

— Другого выхода нет. Теперь, когда вы…

— Что когда я?

— Придумали эту версию. Навязали мне эту версию.

— Но что еще можно было придумать? Вам ведь не хотелось обнародовать, что вы убили его как обманутый муж, а? Да еще из собственного револьвера.

— Куда вы дели остальные патроны к Смит-и-Вессону?

— Я засунула их в бачок в уборной. Бросила в воду.

— Ваша версия разлетелась бы в прах, если бы они их нашли, вы понимаете?

— Но ведь они их не нашли.

Он слушал эту лживую сирену, эту змею-искусительницу.

— И кроме того, — продолжала она, — это неправда — неправда, что вы убили его, потому что вы… вы обманутый муж. Вы убили его из самозащиты, потому что думали, что он собирается на вас напасть.

Он тяжело поднялся с кресла, словно старик, проковылял на кухню, налил полстакана виски, плеснул туда содовой. Сейчас он ненавидел ее за ее поведение после смерти Годфри, так же как и за все остальное. Он плохо соображал, терял сознание, задыхался от тошноты и ужаса, а она набросилась на него, подавила его, руководила им, допрашивала его, указывала ему, в то время как он неподвижно лежал на кровати, с трудом понимая происходящее. Чей это револьвер? Кому известно, что он у него есть? Где он его купил? Как оставить на нем отпечатки пальцев?

Сегодня его острый юридический ум частично обрел прежнее равновесие и весь день был занят поисками различных вариантов, оправдывающих обстоятельств и защиты; но все было ограничено, определено ее версией, которую она заставила его повторить. Все должно соответствовать этой версии. Может быть (или ему только показалось), ее надоумило сказать, что револьвер принадлежит Годфри, для того, чтобы спасти его, Уилфреда, от невообразимо страшных последствий. Или ему только показалось? Если ей поверят, если им поверят и полиция будет исходить из этого предложения, то это, безусловно, счастливая идея, которая может спасти его от тюремного заключения. Но он не испытывал чувства благодарности. Она не имела права на подобную идею. Это была преступная идея и преступный обман, и если он откроется, то последствия будут неслыханными, страшнее трудно себе даже представить.

Вчера он, адвокат, должен был взять все в свои руки, а не она, неверная жена.

Когда он вернулся в гостиную, она стояла и смотрела в окно. Она всегда держалась с достоинством, и теперь ее сломленный вид был как признание поражения. Молодость увяла в ее сердце.

Он сказал:

— Эта ваша версия. Которую вы заставили меня принять, когда я был в состоянии шока, вы мне ее навязали. Тогда она, может, и казалась вам идеальной, но версия эта все же беспомощна, неубедительна. Если полиция узнает правду, что наверняка и случится, вам и мне несдобровать.

— Я не представляю, как они могут это установить.

— Вы не знаете полиции. — Он сделал глоток, и виски подействовали, как наркотик. — Вы ведь заботились о своей репутации, а не о моей? Так ведь?

— Не знаю.

— Кстати, скольким людям известно о вашей дружбе с ним до замужества?

— Мы не были друзьями. Я сказала полиции почти что правду.

— Сколько людей знают?

— Хэйзел Бойнтон. И еще двое молодых людей.

— А ваша семья?

— Нет. Он приходил дважды, но не заставал меня дома.

— Если полиция вздумает поинтересоваться, эти, другие, эта девушка и молодые люди, конечно, не станут молчать.

— Они могут только подтвердить, что я была с ним знакома, Я сказала полиции, что была с ним знакома. Это почти правда, ее можно толковать как угодно. Тут ничего не докажешь!

— Письма имеются? До и после замужества?

— Нет.

— Леди Воспер что-нибудь знала? Не могла она проговориться кому-нибудь при жизни?

— Он говорил, нет. Он не хотел, чтобы… чтобы она ревновала.

Энджелл поставил пустой стакан.

— Так я и думал. Но вы… Даже тогда, вы… Господи, как вы мне отвратительны. Ну, а сюда? Сколько раз он приходил сюда?