Уинстон Грэхем - Энджелл, Перл и Маленький Божок

— Здешний мясник сказал в понедельник.

— И куда ты пойдешь — обратно в ту комнату на Лавендер-Хилл?

— Сначала туда.

— Скажи мне, когда вернешься домой, и я буду тебя ждать. Приберу комнату к твоему возвращению.

— Дама-благотворительница. Колоссально!

Она растерянно пожала плечами.

— Ты хочешь, чтобы я ушла от Уилфреда?

— Господи, я и не представляю, как ты терпишь эту развалину!

— Хочешь, я останусь у тебя?

— Куда там! А как же Мейфэр и шикарные рестораны?

— Не в этом дело.

— А в чем? По-моему, именно в этом.

Через минуту она спросила:

— Годфри, ты меня любишь?

Он поправлял повязку на носу и гримасничал от боли. Вопрос пришелся совсем некстати — он был весь клубок нервов и горел негодованием. Он видел, что она наблюдает за ним, и чувствовал, что похож на беглеца из колонии прокаженных.

— Ты любишь меня? — повторила она. — Не говоря о сексе. Ты можешь жениться на мне?

— А что такое любовь? — спросил он. — Никогда о ней не слыхал. Я всего-навсего боксер. Или ты забыла?

— Ты вечно напоминаешь об этом, — отозвалась она.

— А ты хотела бы забыть?

— Да, забыть. Ведь я все-таки женщина. Я не против того, чтобы ты был боксером, но не хочу, чтобы ты оставался только им.

— Что же ты предлагаешь? Устроить для нас любовное гнездышко?

— Я могу пойти работать. Я всегда работала. Может, меня возьмут на старое место.

— Ты только этого и ждешь, а?

— Работа нетрудная. Дорога отнимала много времени.

Казалось, им больше нечего сказать друг другу. Его сарказм и кривляние вывели ее из равновесия, опустошили душу. Все ее слова были сказаны невпопад и некстати. То, как он ее встретил, уже расстроило ее, и она держалась отчужденно, свысока. Она сидела рядом с ним, словно платный визитер. Но как ей себя вести? Броситься к нему, обнять? Разрыдаться? Бесполезно. С ним это не получится. К тому же общая палата неподходящее место для выражения подобных эмоций. (А в последний раз, когда они встретились наедине, она его укусила.)

Их встрече не хватало тепла, его грубость ранила ее. Он хотел ее, без сомнения, но, может, не больше, чем десяток других женщин. Веди он себя по-иному, отзовись на ее сочувствие, ей было бы легче. Вместо этого он огрызался, словно раненый волк, готовый биться за жизнь до последнего.

Говорить больше не о чем. Она просидела до конца посещения, чувствуя, как ей не хватает решимости, как она нуждается в нем и презирает себя за эту слабость. Она попыталась завести разговор о его боксерском будущем, но это снова вызвало у него вспышку злости. Как только он выберется отсюда, он сделает передышку, чтобы войти в форму. А потом его ждет дело.

— Какое дело?

— А как же, меня подвели. Может, забыла? Твой боров. Уж я его потрясу, когда мы встретимся. Задам ему жару.

— Боже мой, Годфри, к чему это? Бесполезно. Неужели не понимаешь? Ведь ничего нельзя доказать.

— Доказать? А зачем доказывать? Когда я в последний раз с ним виделся — с твоим стариком, я пошел к нему в контору, — мне стало ясно, что он все о нас знает. Ты бы на него посмотрела, как он кипел от злости. Будь у него яд, он бы меня тут же отравил. У него в тот раз сидел этот тип Бирман, не в конторе, а в приемной. Так вот, голову могу дать на отсечение: он все устроил для Энджелла, чтобы тот не замарал рук. И я с ним рассчитаюсь. Но сначала с боровом. Потом с Джудом…

Она колебалась, превозмогая свое благоразумие, ей хотелось ему все откровенно высказать, но она боялась.

— Послушай, Годфри, даже если что-нибудь и было подстроено — я никак не могу поверить…

— А я точно знаю, можешь не стараться.

— Но ты должен подумать о своем будущем — не о том, что было, с чем покончено. А о карьере. Прошу тебя. Наконец-то ты добился известности! Выстоял шесть раундов, целых шесть великолепных раундов против чемпиона Японии…

— Может, поменяемся местами? Целых шесть великолепных раундов, будь они прокляты, когда тебе вышибли три зуба, сломали нос, наложили восемь швов, а ребра покалечили будто молотом. Давай поменяемся, Устричка, посмотрим, как ты тогда запоешь!

В отчаянии она сказала:

— Ты все поворачиваешь против меня. Я бы не пришла, если бы не любила тебя. Я хочу сказать…

— Ты хочешь сказать одно: не трогай моего старичка.

— Пусть так, но не потому, что он мне дорог. Он мне теперь безразличен. Ты это знаешь. Но если ты попытаешься ему отомстить, добром это не кончится. Ты не можешь драться с Уилфредом — он старый и беспомощный. Ты не можешь драться даже с этим Дэвисом. Так к чему портить себе жизнь, упускать возможность добиться большого успеха?

Прозвучал второй звонок, а она все говорила. Он окинул ее презрительным взглядом.

— Тебя только послушать. Можно подумать, ты меня любишь.

Она схватила сумку.

— Короче, будешь ждать меня в понедельник? — спросил он.

Она не колеблясь ответила:

— Как хочешь.

— Значит, договорились. На, держи ключ от комнаты. Я буду где-нибудь около двенадцати. Они выставляют отсюда в одиннадцать. Значит, я буду к двенадцати. Если приеду раньше, у меня есть запасной ключ. Можешь приготовить обед.

Их взгляды встретились.

— Хорошо, — ответила она.

Они прожили бок о бок среду, четверг и пятницу в атмосфере молчаливой враждебности, мучительной для обоих. После долгих колебаний она решила отложить окончательный разрыв с Энджеллом до встречи с Годфри, но, встретившись с ним, не обрела той поддержки, которую искала. Ей так хотелось сказать Уилфреду: «Я ухожу к Годфри» вместо «Я возвращаюсь домой». И разрыв снова был отложен, на этот раз до понедельника.

Что касается Уилфреда, то всякий раз, вернувшись домой и найдя ее на месте, он облегченно вздыхал, хотя старался не выказывать своих чувств. Он со стыдом вспоминал, как унижался во вторник вечером. И старался выкинуть это из памяти. Если она вдруг объявит теперь об уходе, у него хватит сил вынести это, убеждал он себя, и с каждым днем, поскольку она оставалась с ним, его решимость крепла. Пройдет месяц, и ему вообще будет трудно поверить, что он когда-то пошел на столь малодушную уступку. А по прошествии нескольких дней, здраво поразмыслив, он уверился в том, что она просто ловко его обвела, обрушив на него свои обвинения и игнорируя все то, в чем он уличил ее. Женщина, виновная в адюльтере, не вызывает особой симпатии даже при современной свободе нравов. Он имел полное право дать ей развод и выдворить вон без единого пенни. Его собственные ответные действия выглядели бы лишь актом возмездия, заслуженной карой. Он глубоко негодовал на себя за то, что женщина вдвое его моложе сумела наглостью в открытом единоборстве взять верх над таким мужчиной, как он.

Все эти доводы казались ему особенно убедительными, когда он находился в конторе, обложенный розовыми и зелеными папками с документами. Но в ее присутствии весы правосудия пугающе перевешивали в другую сторону, напоминая о том, чего он может лишиться. Ее прекрасные ноги, которые она не стеснялась показывать, ее стройные округлые руки, нежный лоб и щеки, шея и грудь, сияющие голубые глаза и длинные белокурые волосы. Как несправедливо, что ее природные прелести до такой степени способны были нарушить осмысленное, спокойное течение его жизни.