Эдгар По - Золотой жук. Странные Шаги

Ее голос точно наэлектризовал всех присутствующих, но впечатление, которое он произвел на меня, было еще во много раз сильнее. Я не нахожу слов, чтобы передать его. Конечно, в этом немаловажную роль сыграла переполнявшая меня любовь, но основной причиной послужила та глубина чувства, с которой она пела. Казалось, нельзя исполнять арии с большей страстностью, чем это делала мадам Лаланд. Ария из «Отелло» и «Sulmio sasso» [94] «Над моим камнем» (итал.). из оперы «Капулетти» были пропеты так выразительно, что до сих пор живы у меня в памяти. Низкие ноты звучали особенно пленительно. Обладая голосом, охватывающим три полные октавы, от контральтового фа до верхнего фа, она владела им в совершенстве и с удивительной легкостью и точностью исполняла все, даже самые сложные пассажи — восходящие и нисходящие гаммы, каденции и фиоритуры. Особенно эффектно звучал финал из «Сомнамбулы»:

Здесь, подражая знаменитой Малибран [96] Малибран Мария-Фелисите (1808–1836) — французская певица. , она несколько видоизменила музыкальную фразу Беллини и закончила арию, опустившись до тенорового ля, а потом внезапно перейдя на две октавы вверх.

Кончив петь, она вернулась на свое место, рядом со мной. Я в самых восторженных словах постарался выразить ей свое восхищение. О своем удивлении я умолчал, хотя меня очень удивили ее блестящие голосовые данные, так как обычно, в разговоре, ее голос казался довольно слабым, даже чуть дрожащим, и я никак не ожидал от нее такого вокального мастерства.

Мы долго серьезно, по-дружески беседовали, и нас никто не прерывал. Она расспрашивала о ранних годах моей жизни и слушала меня затаив дыхание. Видя ее доверчивость, я говорил с ней совершенно откровенно, да и не мог иначе. Поощряемый той прямотой, с какой она упомянула о своем возрасте, я не скрыл от мадам Лаланд не только ни одного своего морального, но даже физического недостатка, что требует от человека еще большего мужества, но служит в то же время лишним доказательством его любви. Я коснулся всего: моих сумасбродств еще в колледже, моей расточительности, моих кутежей, моих долгов, моих увлечений женщинами. Больше того, я рассказал ей, что у меня хронический ревматизм, что одно время меня мучил грудной кашель, что у меня бывают приступы наследственной подагры, и, наконец, не умолчал о таком неприятном и неудобном, тщательно скрываемом недостатке, как слабость зрения.

— В последнем вы сознались очень неблагоразумно, — рассмеявшись, заметила мадам Лаланд, — ведь без того, ручаюсь вам, никто не догадался бы об этой вашей слабости. Между прочим, — продолжала она, — вы не припоминаете, — и несмотря на то что в комнате было довольно темно, я увидел, как вспыхнуло ее лицо, — вы не припоминаете, mon cher ami, этой маленькой вещички, которая служит моим глазам?

Произнося эти слова, она все время вертела в руках тот самый лорнет, который так смутил меня в опере.

— Увы, я очень хорошо помню его! — воскликнул я, пылко сжав изящную ручку, протянувшую мне лорнет. Это была замысловатая великолепная безделушка, с богатой филигранной резьбой и сверкавшая драгоценными камнями, так что даже в полумраке комнаты я не мог ошибиться в ее большой ценности.

— Eh bien, mon ami [97] Ну, мой друг… (франц.). , — продолжала она с поспешностью, удивившей меня. — Eh bien, mon ami, вы искренне молили меня о милости, которую считаете бесценной: вы просили меня завтра же стать вашей женой. Если бы я уступила вашим мольбам и, не скрою, голосу своего сердца, могла бы я потребовать от вас в обмен исполнения одной моей маленькой просьбы?

— Назовите ее! — воскликнул я с горячностью, которая едва не привлекла к нам всеобщее внимание, и только присутствие гостей помешало мне броситься к ее ногам. — Назовите ее, моя любимая, моя единственная, моя дорогая Эжени! Назовите ее, и она будет исполнена раньше, чем вы ее произнесете!

— Тогда, mon ami, — продолжала она, — ради вашей дорогой Эжени преодолейте ту маленькую слабость, скорее моральную, чем физическую, в которой вы мне только что признались; ведь она, уверяю вас, так не подходит к вашей благородной натуре и так противоречит складу вашего характера. Если вы этого не сделаете, то рано или поздно наверняка попадете в какую-нибудь неприятную историю. Ради меня бросьте это жеманство, которое заставляет вас, как вы сами говорите, скрывать ваше слабое зрение. Вы все время это делаете, стараясь не прибегать к обычному в таких случаях средству. Наверное, вы уже догадались о моем желании: я хочу, чтобы вы носили очки. О, молчите, вы уже согласны носить их ради меня. Не откажите же принять в подарок эту безделушку. Стоит она недорого, но вам будет очень полезна. Видите — она складывается и так и этак и может служить очками или лорнетом, который можно носить в жилетном кармане. Правда, это не очень модно, но вы уже дали согласие носить очки ради меня.

Признаться, я был весьма смущен такой просьбой. Но обстоятельства, при каких мадам Лаланд с ней обратилась ко мне, не допускали никаких колебаний.

— Решено! — воскликнул я со всем пылом, на какой только был в данную минуту способен. — Решено! Я согласен! Ради вас я готов пожертвовать чем угодно!

Сегодня я буду носить этот милый лорнет на цепочке, на… сердце, но в тот день, который даст мне величайшее счастье назвать вас моей женой, я с первым проблеском зари оседлаю ими… свой нос и, пусть это не так уж романтично и модно, буду носить очки, как вы того хотите.

Теперь нам оставалось только подробно обсудить наши планы. От моей нареченной я узнал, что Тальбот только что возвратился в город. Мне нужно было немедленно повидаться с ним и достать экипаж. Вечер закончится около двух часов, и к этому времени экипаж будет подан. В сутолоке, вызванной разъездом гостей, мадам Лаланд сможет незаметно сесть в него. После этого мы отправимся к священнику, который будет ждать нас. Он нас повенчает, мы простимся с Тальботом и отправимся на Восток, в небольшое свадебное путешествие, а свет по этому поводу пусть говорит что угодно.

Как только мы обсудили все эти планы, я тотчас отправился разыскивать Тальбота, но по дороге не выдержал и зашел в отель, чтобы посмотреть миниатюру, прибегнув к великой помощи очков. Лицо было удивительно красиво: большие сияющие глаза, гордый греческий нос, роскошные темные локоны. «Да, — сказал я себе радостно, — это действительно портрет моей любимой!» Я перевернул миниатюру и на оборотной стороне ее увидел надпись:

«Эжени Лаланд — 27 лет и 7 месяцев».

Тальбота я застал дома и тут же рассказал ему о своем счастье. Он, разумеется, очень удивился, но тем не менее сердечно поздравил меня и пообещал помочь. Словом, наш план был полностью выполнен, и в два часа утра, ровно через десять минут после брачной церемонии, я уже сидел с мадам Лаланд, то есть с миссис Симпсон, в тесном экипаже, уносившем нас из города на северо-восток.