Эдгар По - Золотой жук. Странные Шаги

М-ру Чейсу довелось слышать о Брауне, и он заговорил с ним особым тоном, к которому прибегал при встрече со знаменитостями. Инстинкт интервьюера — сдержанный, но неукротимый — проснулся в нем. Он вцепился в Брауна, как щипцы в зуб, — надо признать, абсолютно без боли и со всей ловкостью, свойственной американским дантистам.

Они сидели во дворике, под навесом, — в Испании часто входят в дом через такие наполовину крытые внутренние дворики. Смеркалось. После заката в горах сразу становится холодно, и потому прямо на плитах стояла небольшая печка, мигая красным глазом, словно гном, и бросая рдеющие узоры на плоский камень двора. Но ни один отсвет огня не достигал высокой голой кирпичной стены, вздымавшейся за их спиной в темно-синее небо. В полумраке смутно вырисовывались широкие плечи и большие, похожие на сабли, усы Фламбо, который то и дело поднимался, цедил из большой бочки темное вино и разливал его в бокалы. По сравнению с ним священник, склонившийся над печкой, казался совсем маленьким. Американец ловко нагнулся вперед, опершись локтем о колено; его тонкое, острое лицо было освещено, глаза по-прежнему сверкали сдержанным любопытством.

— Смею заверить вас, сэр, — говорил он, — что мы считаем ваше участие в расследовании убийства знаменитого Лунатика одним из величайших достижений в истории научного сыска.

Отец Браун пробормотал что-то невнятное, а может быть, застонал.

— Мы знакомы, — продолжал американец, — с достижениями Дюпена, Лекока, Шерлока Холмса, Ника Картера и прочих вымышленных сыщиков. Но мы не можем не отметить, что между вашим методом и методом других детективов — как вымышленных, так и настоящих — есть большая разница. Кое-кто даже высказывал предположение, не кроется ли за этой новизной полное отсутствие метода.

Отец Браун помолчал, потом слегка шевельнулся — или просто подвинулся к печке — и сказал:

— Простите… Да… Отсутствие метода… Боюсь, что и отсутствие разума тоже…

— Я имел в виду строго научный метод, — продолжал его собеседник. — Эдгар По в превосходных диалогах пояснил метод Дюпена, всю прелесть его железной логики. Доктору Уотсону приходилось выслушивать от Холмса весьма точные разъяснения с упоминанием мельчайших деталей. Но вы, отец Браун, кажется, никому не открыли вашей тайны. Мне говорили, что вы отказались читать в Америке лекции на эту тему.

— Да, — ответил священник, хмуро глядя на печку, — отказался.

— Ваш отказ вызвал массу толков! — подхватил Чейс. — Кое-кто у нас говорил, что ваш метод нельзя объяснить, потому что он больше чем метод. Говорили, что вашу тайну нельзя раскрыть, так как она оккультного характера.

— Какого характера? — переспросил отец Браун довольно хмуро.

— Оккультного! — повторил Чейс. — Надо вам сказать, у нас как следует поломали голову над убийством старика Мертона, прогремевшим в Штатах, и над другими делами. А вы всегда случайно попадали в самую гущу и раскрывали, как все было, но никому не говорили, откуда это вам известно. Естественно, многие решили, что вы все знаете не глядя, так сказать. Карлотта Браунсон иллюстрировала эпизодами из вашей деятельности свою лекцию о телепатии. А «Общество сестер-духовидиц» в Индианополисе…

Отец Браун все еще глядел на печку; наконец он сказал громко, но так, словно его никто не слышал:

— Ох! К чему это?!

— Этому горю не поможешь! — добродушно улыбнулся м-р Чейс. — По-моему, хотите покончить с болтовней — откройте вашу тайну.

Отец Браун шумно вздохнул. Он уронил голову на руки, словно мысли мучили его. Потом поднял голову и глухо сказал:

— Хорошо! Я открою тайну.

Он обвел потемневшими глазами темнеющий дворик — от багровых глаз печки до древней стены, над которой все ярче блистали ослепительные южные звезды.

— Тайна… — начал он и замолчал, точно не мог продолжать. Потом собрался с силами и сказал: — Понимаете, всех этих людей убил я сам.

— Что? — сдавленным голосом спросил Чейс.

— Я сам убил всех этих людей, — кротко повторил отец Браун. — Вот я и знал, как все было.

Грэндисон Чейс выпрямился во весь свой огромный рост, словно подброшенный медленным взрывом. Не сводя глаз с собеседника, он еще раз спросил недоверчиво.

— Что?

— Я тщательно разработал каждое преступление, — продолжал отец Браун. — Я упорно думал над тем, как можно совершить его — в каком состоянии должен быть человек, чтобы его совершить. И когда я знал, что чувствую точно так же, как чувствовал убийца, мне становилось ясно, кто он.

Чейс прерывисто вздохнул.

— Вы напугали меня! — сказал он. — Я на минуту поверил, что вы действительно убийца. Я так и увидел жирные заголовки во всех американских газетах: «Сыщик в рясе — убийца. Сотни жертв отца Брауна». Ну конечно! Это образное выражение… Вы хотите сказать, что каждый раз пытались восстановить психологию…

Отец Браун сильно ударил по печке своей короткой трубкой, которую только что собирался набить. Лицо его искривилось; это бывало с ним очень редко.

— Нет, нет, нет! — сказал он почти гневно. — Это вовсе не образное выражение. Вот что получается, когда начинаешь говорить о серьезных вещах… Какой смысл в словах?.. Стоит только завести речь о какой-нибудь нравственной истине, и вам сейчас же скажут, что вы говорите образно. Еще раз повторяю — я видел, как я сам, как мое «я» совершало все эти убийства. Разумеется, я не убивал моих жертв физически — но ведь дело не в том. Я думал и думал, как человек доходит до такого состояния, пока не начинал чувствовать, что сам дошел до него, не хватает последнего толчка. Это мне посоветовал один друг; хорошее духовное упражнение.

— Боюсь, — недоверчиво сказал американец, глядя на священника, как на дикого зверя, — что вам придется еще многое объяснить мне, прежде чем я пойму, о чем вы говорите. Наука сыска…

Отец Браун нетерпеливо щелкнул пальцами.

— Вот оно! — воскликнул он. — Вот где наши пути расходятся. Наука — великая вещь, если это наука. Настоящая наука — одна из величайших вещей в мире. Но какой смысл придают теперь этому слову в девяти случаях из десяти, когда говорят, что сыск — наука, когда говорят, что криминология — наука? Люди хотят сказать, что человека надо изучать снаружи, как исполинское насекомое. Они говорят, что это научно, беспристрастно, а это просто бесчеловечно. Они осматривают человека издали, как доисторическое чудище; они разглядывают «преступный череп», как нарост на морде носорога. Когда такой ученый говорит о «типе», он имеет в виду не себя, а своего соседа — обычно беднейшего. Я не отрицаю, что «беспристрастное изучение» иногда приносит пользу, хотя в некотором смысле оно прямо противоположно знанию. Ведь чтобы «изучать беспристрастно», надо отказаться от того немногого, что мы знаем. В хорошо знакомом человеке нужно видеть незнакомца и считать таинственными хорошо знакомые вещи. Так, можно сказать, что у людей — короткий выступ посреди лица или что люди впадают в беспамятство каждые сутки. То, что вы называете моей тайной, — совсем, совсем другое.