Стелла Чиркова - Счастье жить

— Хорошо, приходи завтра вечером. У нас стандартная форма — черный низ, белый верх. Мини-юбку лучше не надевать, подойдет средней длины или длинная. Белая блузка с длинными рукавами или короткими, но не топик, плечи не должны быть открыты. Обувь — черные классические туфли, желательно каблук. Наше кафе открыто до трех часов ночи.

— Во сколько приходить?

— У нас в любое время полно народа. Основной приток — после девяти вечера.

— Хорошо.

— Но оформлять тебя будем только через неделю, пока станешь как бы на стажировке, без зарплаты. Если будешь обслуживать в это время какие-то столики, чаевые можешь оставлять себе.

— Договорились. Спасибо большое. Вы не разочаруетесь, что взяли меня.

Иветта, почти подпрыгивая, направилась к выходу.

— Эй, подожди… Тебя как зовут?

— Здесь меня называют Светой.

— Свет, а тебе неинтересно, какая зарплата? Или ты стесняешься спросить?

— Я не стесняюсь. Мне неинтересно, — призналась Иветта, — мне интересно работать. Думаю, что вряд ли зарплата будет ниже той средней, которая принята в этом городе.

После ухода Иветты Мария задумалась. Ей было под сорок. Иветта показалась ей совсем юной, почти подростком. Интересно, почему симпатичная молоденькая девочка так радуется, получив тяжелую работу в не самом престижном и высококлассном заведении? Надеется подцепить мужика? Но сюда ходит далеко не лучший контингент, да и потом, девчонка приехала из Москвы. Вряд ли из Москвы едут за мужиком в Переславль-Залесский, да еще устраиваются работать официанткой в ночной бар. На наркоманку или запойную Иветта не похожа — у нее чистая кожа, ясные глаза и новая хорошая одежда. Неужели скрывается от закона, поэтому сбежала в маленький городок, надеясь, что здесь не станут искать?

Мария рассказала о незнакомой девушке соседке-подружке.

— Что-то тут нечисто — но я не пойму что.

— Сомневаешься — не бери ее. Проблем-то. Желающих мало?

— В том-то и дело, что мало. Крокодила и неумеху брать не хочется, а красивая девчонка с опытом работы устроится в «Риту» или «Ботик», где иностранцы и просто богатые туристы. А она тут рвется работать — и я вижу, что искренне собирается выкладываться.

— И что тебе еще надо? Тебе надо, чтобы она работала, — она будет работать.

— А вдруг у нее какие-то проблемы с законом?

— Ты не Интерпол. Ты обязана ее оформить, но не обязана проверять ее биографию с рождения. Если она даже в бегах — тебя обвинить не в чем. Пришла девчонка, ты ее взяла на работу. Проблем-то.

— А вдруг она скрывается не от ментов, а от бандитов?

— Я тебя умоляю… ты начиталась детективов. Кому нужна соплюшка, которая идет работать официанткой? Московская мафия интересуется совсем другими женщинами, даже я это понимаю.

— Но почему она тогда уехала из Москвы и жаждет подавать нашим уродам водку и салаты?

— У всех свои тараканы. Почему вот ты, красивая и умная баба, прекрасная хозяйка и с деньгами, терпишь своего алкаша?

Мария нахмурилась. Подруге Тане бесполезно было врать, как другим, что Сережа закодировался, что он изменился и хочет нормальной семьи — бесполезно врать не потому, что Таня была детектор лжи, а потому, что Таня жила в соседней квартире и отлично слышала, какой Сережа ласковый и нежный. Знала, что он регулярно запивает, водит к Марии друзей, орет с ними матерные песни, отбирает у нее деньги и даже периодически поколачивает. От соседки не скроешь происхождение синяка под глазом — она видела, что ты не падала с лестницы.

— Молчишь? Правда глаза колет? Нет, ну серьезно, кто ты и кто он. У тебя в жизни есть все, тебя природа такой фигурой наградила, мне бы твою задницу, я бы замуж вышла за миллионера, а ты… И ведь понимаешь, что он козел, что он не изменится, а зачем-то с ним живешь. Он тебе даже не муж, он даже до ЗАГСа с тобой поленился дойти.

— Таньк, хватит, а? С тобой всегда так — начнешь за здравие, кончишь за упокой.

— Я надеюсь, что ум у тебя проснется.

— И куда он проснется? Мне сорок лет скоро, Таньк, я старуха. Если бы мне было восемнадцать — я бы перебирала. А так остается хватать что есть. Или буду, как ты, одна коротать вечера.

Теперь нахмурилась Танька. Она уже пять лет жила одна и надеялась, что встретит того самого принца, которого проглядела в юности, увлеченная хулиганистым симпатичным парнишкой с ямочками на щеках и родинкой на верхней губе. Эти ямочки и эта родинка сразили Таньку наповал то ли в восьмом, то ли в девятом классе, а к одиннадцатому ее избранник, уже успевший стать первым мужчиной и наобещать золотые горы, впервые сел за грабеж. Танька лила слезы, отец трясущимися руками доставал из брюк ремень, мать пила корвалол ложками, а веселый Вовка писал ей из колонии для малолеток нежные письма, обещал жениться, остепениться и заработать много денег.

Вовка вернулся, почти силой забрал Таньку от родителей, быстро сделал ей ребенка и снова сел — снова за грабеж. В пьяном виде его тянуло «куражиться», а лучшего куража, чем ограбление магазинов, Вовка не знал. Мать заставила Таньку сделать аборт — а остальные семь Танька сделала сама, уже понимая, что в отцы Вовка не годится. Потом его убили в какой-то драке на зоне — видимо, он и там пытался показать свой особенный кураж — Вовка был вспыльчив с детства, сразу кидался с кулаками.

Таньке было тридцать лет, и весь город знал про них с Вовкой и даже про ее аборты, наверное, тоже знал. Выбирать не приходилось — она вышла замуж за вдовца с двумя дочерьми — он часто покупал продукты в магазине, где она работала продавцом колбасного отдела. Если у Вовки веселья и того самого куража хватало на двоих, вдовца природа обделила — может быть, его доля досталась Вовке. Вдовец в свои тридцать пять казался Таньке глубоким стариком, от него даже пахло смесью ладана и мышей. В постели она скучала, а вне постели просто вешалась от тоски. Тем не менее жили неплохо — она привыкла к девчонкам, младшая, трехлетняя, даже стала звать ее мамой. Закрутилась по хозяйству — прибегала с работы и мыла, стирала, гладила, варила, — чувствовала себя нужной, вдовец после смерти жены запустил и себя, и детей. По имени она его никогда не называла — и даже, обсуждая дела с Марией, говорила — мой вдовец. Это был диагноз. Исчерпывающий приговор.

Тем не менее, когда вдовец ушел от нее, она рыдала не меньше, чем по Вовке. Казалось, что ее оскорбили и предали смертельно — и боль порвет душу пополам. Танька лежала на кровати и выла, а Мария прыгала вокруг нее, совала какую-то еду и уговаривала не изводить себя.

Танька не могла забеременеть — возможно, сказались те самые аборты, а вдовец хотел сына. Его повысили в должности, в доме прибавилось денег, и он возжелал наследника. Танька старалась — не получилось, тогда вдовец нашел ту, у которой получилось. Вроде бы закономерно. Но почему-то обидно до острых слез, от которых в груди становилось сухо, а виски сжимало стальным горячим обручем.