Клод Изнер - Три изысканных детектива (сборник)

— Но, патрон, мы же хотели вычислить и поймать его убийцу! — попытался оправдаться Жозеф.

— В дальнейшем на мою помощь не рассчитывайте. Ваше предыдущее расследование чуть было не обошлось всем нам слишком дорого. Я в ваши игры больше не играю. — Кэндзи принялся пить чай, старательно избегая взглядов сотрапезников. Однако, вопреки высказанному решению не участвовать в деле, он, уже когда мыл чашку, проговорил: — Вы пренебрегли третьим объяснением. Манускрипт могли украсть у Пьера Андрези при жизни, он, не желая огорчать меня прискорбным известием, затеял поиски вора и в результате нашел свою смерть.

Виктор хлопнул себя по лбу:

— Верно! Как мы об этом не подумали?

Кэндзи молча вышел из кухни.

— Жозеф, я отправляюсь к Фюльберу — надо во что бы то ни стало отыскать того, кто общался с переплетчиком последним.

— Пресловутого Гюстава? А меня, значит, опять бросаете?

— Простите, Жозеф, но тут лучше действовать в одиночку, чтобы избежать ошибки. Вечером я вам обо всем подробно расскажу.

— Вот стану ему зятем, тогда пусть попробует относиться ко мне как к несмышленышу, которому сказки на ночь рассказывают, — проворчал всеми покинутый Жозеф.

Через двор тянулась веревка, на которой старуха развешивала выстиранное белье. Виктор прислонил велосипед к стене и помог старухе в ее начинании, получив в награду тысячу благодарностей и сведения о том, что месье Гюстав с работы еще не вернулся, но вот-вот появится.

Официант из кафе «У Фюльбера» записал название улицы не полностью — «Ж.», и теперь уж не помнил его, а номер дома Гюстава и вовсе не отметил, зато сказал, что первый этаж в здании напротив занимает мастерская по набивке тюфяков. Виктор заново исколесил район Шапель и вырулил наконец на улицу Жан-Котен, где ему в глаза сразу бросилась чесальная машина, грохотавшая за распахнутыми дверями; там же были сложены горы тюфяков, готовые к продаже. «Моя жизнь трещит и рвется, как волокна шерсти», — подумал Виктор, охваченный внезапным сплином. Когда Таша согласилась стать его женой, он был вне себя от радости, но теперь перспектива семейной жизни его беспокоила. А что, если Таша была права, упорно отказываясь от замужества? Что, если официальный брак разрушит их любовь?..

Где-то вдалеке пыхтели паровозы. Навстречу шагал низенький пузатый субъект в клетчатой мелоне, и Виктор тотчас насторожился. Этот человечек очень подходил под описание, услышанное им от Аделаиды Пайе — она говорила о том типе, который передал Эдмону Леглантье коробку из-под печенья в пивнушке «Мюллер». Мало того, когда человечек свернул во двор дома в точности напротив тюфячной мастерской, Виктор вспомнил, что уже видел его в кабинете Рауля Перо, а потом, мельком, в ресторанчике, где они с Раулем обедали. Кроколь?.. Нет, Корколь, инспектор.

— Милостивый государь! — воскликнул Виктор, ухватив его под локоть, и человечек в мелоне развернулся к нему с кошачьей ловкостью.

Он тоже узнал Виктора: «Тот малый из заведения мадам Милан». Но оба предпочли держать свои открытия при себе.

— Вас зовут Гюстав? Вы были другом Пьера Андрези?

— И до сих пор им остаюсь.

— Однако он погиб во время пожара.

— Да, известие об этом меня весьма опечалило.

— Я был… и тоже остаюсь одним из его близких друзей. Он упоминал ваше имя.

— Неужели? — нахмурился Корколь.

— Да-да, частенько говаривал: «Дорогой мой Гюстав, верный друг!» Но должен извиниться за невежливость, я не представился: Виктор Легри, книготорговец. Я часто отдавал месье Андрези манускрипты в переплет. О вас мне рассказал Фюльбер, и я решил посоветоваться — кое-что не дает мне покоя в обстоятельствах смерти Пьера Андрези. Вы это читали? — Виктор протянул Корколю вырезанное из газеты извещение о похоронах переплетчика.

Инспектор пробежал глазами текст в черной рамке, и на его лице не отразилось никаких эмоций.

— Припоминаю, уже читал в газете. Меня оно тоже заинтриговало, я поразмыслил и пришел к выводу, что это извещение в память о его брате, который как раз и преставился двадцать пятого мая прошлого года. Пьер так по нему убивался…

— А о каком кладбище тут идет речь? Может быть, о Сент-Уанском?

— Вероятно, так, это где-то поблизости. Ах, судьба-злодейка…

— Удивительно то, что извещение появилось накануне пожара. Как будто месье Андрези что-то предчувствовал.

— Не исключено даже, что он дал какие-то распоряжения на случай своей смерти, — уверенно покивал инспектор. — У него, видите ли, было неладно со здоровьем, сердце пошаливало. Конечно, он никогда особенно не жаловался, об этом знали только самые близкие.

Виктору Легри последние слова не понравились — Корколь как будто намекал на то, что Пьер Андрези не считал его, Виктора, достойным доверия.

— Но как он мог предвидеть пожар и свою гибель в огне?

— Когда тебе переваливает за шестьдесят, смерть уже дышит в затылок, начинаешь ее печонкой чуять, уж поверьте.

— И все-таки в извещении говорится о его собственных похоронах, а не о встрече на могиле брата. Вы давно были знакомы с Пьером Андрези?

Во двор высыпала ребятня, устроив игру в прятки среди развешанного старухой белья; прошли кумушки, болтая о ценах на овощи; протрусила собака; работяги и ремесленники, завершив трудовой день, потянулись к подъезду. Шум и разноголосье перекрыли отчаянные вопли — разъяренная мамаша поймала и отшлепала своего отпрыска.

— Почти два года. Что за бедлам, — проворчал Корколь, — давайте отойдем в сторонку.

Виктор последовал за ним в закуток двора, заваленный мусором.

— Мы захаживали в одно бистро. Там, у стойки, и познакомились. Пьер тогда часто навещал своего брата в госпитале Ларибуазьер, тот, бедолага, на больничной койке и помер — ему еще в семьдесят первом легкое прострелили, страшная была рана, но прикончила его только через двадцать лет.

— Странно, Пьер никогда не говорил мне о том, что у него есть брат, — задумчиво пробормотал Виктор.

— Бедный Пьер, он был так привязан к своему братишке, — пригорюнился Корколь. — Я поддерживал его как мог — война, знаете ли, сплачивает навеки. Я сражался под Гравелотом, он был ранен в руку прусской пулей под Рейхсгофеном.

— А как звали его брата?

Корколь моргнул.

— Вот незадача — забыл, в моем возрасте память-то совсем никудышная. Когда брат умер, мы с Пьером какое-то время не встречались, потом я как-то зашел за ним в мастерскую, а после уже часто туда наведывался — мне нравилось смотреть, как он управляется со своими прессами. Мы условились вместе обедать раз в месяц… Такая ужасная смерть — сгореть живьем… А печальнее всего, что нет возможности даже сходить к нему на могилу. В морге мне сказали, от тела почти ничего не осталось…