Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

Хозяином «Головы Короля» оказался некто мистер Виктор Микин, на вид лет пятидесяти-шестидесяти, с редкими седыми волосами, из которых по обе стороны головы выглядывали острые кончики розовых ушей. Он тоже умирал от желания обсудить Лондон.

– Позвольте вас спросить, мистер Кэтчпул, вы там родились? Сколько же людей там сейчас проживает? Какова численность населения? А грязи много ли? Моя тетушка ездила туда однажды – рассказывала, что очень грязно. Но мне все равно хотелось там побывать. Тетушке я об этом не говорил – не то мы с ней непременно поссорились бы, упокой Господь ее душу. Верно ли, что в Лондоне у каждого есть машина?

Хорошо еще, вопросы сыпались из него с такой скоростью, что я не успевал на них отвечать. Однако удача изменила мне, когда он добрался до темы, которая интересовала его по-настоящему:

– Что же привело вас в Грейт-Холлинг, мистер Кэтчпул? Даже не представляю, какое дело может быть здесь у вас.

Тут он умолк, и, хочешь – не хочешь, пришлось мне отвечать.

– Я полицейский, – сказал я ему. – Из Скотленд-Ярда.

– Полицейский? – Его губы продолжали стоически улыбаться, однако взгляд стал совершено иным: жестким, испытующим и презрительным одновременно – словно он размышлял обо мне и пришел к нелестным для меня выводам. – Полицейский, – повторил он скорее самому себе, чем мне. – И что же здесь могло понадобиться полицейскому? Да еще важной шишке, из самого Лондона… – Поскольку его вопрос не был адресован непосредственно мне, я предпочел промолчать.

Неся мои чемоданы наверх по витой деревянной лестнице, он трижды останавливался и оборачивался посмотреть на меня – без всякой видимой причины.

Отведенная мне комната оказалась приятно пустой и прохладной – скудость ее убранства радовала глаз после оборчатой и бахромчатой экстравагантности пансиона Бланш Ансворт. И никакой грелки в вязаном чехольчике, заботливо выложенной поверх покрывала, слава богу. Терпеть не могу таких штук; один их вид меня бесит. Самой теплой принадлежностью любой постели должен быть занимающий ее человек – так, по-моему.

Микин указал мне на некоторые детали меблировки, которые иначе могли бы ускользнуть от моего внимания: такие, как кровать и большой деревянный шкаф. Я, по мере сил, старался сопровождать его комментарии возгласами удивления и восторга. Затем, зная, что рано или поздно все равно придется, я изложил ему суть дела, которое привело меня в Грейт-Холлинг, надеясь, что это хотя бы отчасти удовлетворит его любопытство и пригасит его устремленный на меня испытующий взор. Я рассказал ему об убийствах в отеле «Блоксхэм».

Микин слушал, подергивая ртом. Впечатление было такое, словно он изо всех сил сдерживал смех, хотя, возможно, я ошибался.

– Убиты, вы говорите? В модном лондонском отеле? Вот так штука! Миссис Сиппель и мисс Грэнсбери убиты? И мистер Негус с ними?

– Так вы их знали? – спросил я, снимая пальто и вешая его в шкаф.

– О да, я их знал.

– Но друзьями вы, как я понимаю, не были?

– Ни друзьями, ни врагами, – сказал Микин. – Так оно лучше всего, если содержишь гостиницу. От врагов да от друзей жди беды. Вот миссис Сиппель и мисс Грэнсбери в нее и попали. И мистер Негус тоже.

Что за странная интонация послышалась мне в его голосе при этих словах? Неужто удовольствие?

– Простите меня, мистер Микин, но… вам, кажется, доставило удовольствие известие о смерти этих людей или я ошибаюсь?

– Ошибаетесь, мистер Кэтчпул. Определенно ошибаетесь. – Его голос прозвучал уверенно и твердо.

Минуту-другую мы смотрели друг другу в глаза. Взгляд хозяина гостиницы светился подозрительностью, лишенной всякого намека на теплоту.

– Вы мне кое-что сообщили, я проявил интерес, вот и все, – сказал Микин. – Точно такой же интерес я проявил бы к сообщению любого моего постояльца. Так положено, раз уж держишь гостиницу. Однако убийство – подумать только!

Я повернулся к нему спиной и сказал решительно:

– Спасибо, что показали мне мою комнату. Вы были очень добры.

– Полагаю, вы захотите задать мне немало вопросов? Гостиница принадлежит мне с тысяча девятьсот одиннадцатого года. Вряд ли вы найдете кого-то, кто знает больше, чем я.

– О да, конечно. Вот только разберу свои чемоданы, поем и разомну ноги. – Перспектива долгой беседы с этим человеком нисколько меня не привлекала, однако, похоже, была неизбежной. – Еще одна просьба, мистер Микин, довольно важная: я буду вам признателен, если сведения, которые я вам сообщил, останутся между мной и вами.

– А, так это секрет?

– Нет, не то чтобы. Просто я предпочитаю сам сообщить об этом людям.

– Значит, вы будете задавать вопросы? Во всем Грейт-Холлинге не найдется ни одного человека, кто скажет вам хоть что-то путное.

– Уверен, что это не так, – ответил я. – Вы ведь уже предложили мне поговорить с вами.

Микин покачал головой.

– Что-то я не припоминаю такого, мистер Кэтчпул. Я говорил, что вы захотите меня поспрашивать, а не что я захочу вам отвечать. Одно я вам все-таки скажу… – Он нацелил на меня свой тощий, с узловатыми костяшками указательный палец. – Раз уж вы натолкнулись на три трупа в вашем развеселом лондонском отеле, да и сам вы полицейский из Лондона, так и задавайте ваши вопросы там, а не здесь.

– Намекаете, что мне лучше уехать отсюда, мистер Микин?

– Вовсе нет. Ваш маршрут – ваше личное дело. В этом заведении вас будут принимать ровно столько, сколько вы сами захотите остаться. Мне нет до этого дела. – С этими словами он развернулся и вышел.

Я озадаченно покачал головой. Трудно было примирить этого Виктора Микина и того, который беззаботно чирикал о Лондоне и своей тетушке, питавшей отвращение к грязи, когда я только переступил порог «Головы Короля».

Я сел на кровать, но тут же встал, испытывая потребность в свежем воздухе. Жаль, что в Грейт-Холлинге нет другой гостиницы, кроме «Головы Короля».

Я надел пальто, снятое всего пару минут назад, запер дверь комнаты и спустился по лестнице вниз. Виктор Микин за стойкой вытирал стаканы. Он поклонился, когда я вошел в комнату.

В углу, за столиком, уставленным многочисленными стаканами, как пустыми, так и полными, сидели два субъекта, исполненные решимости упиться до смерти. Искусством раскачиваться на стуле оба владели виртуозно. Один из этих отъявленных пьяниц был мелким старикашкой, похожим на гнома, но зато с седой окладистой бородой, как у Санта-Клауса. Другой был молодым человеком крепкого сложения, с грубым, топорным лицом, на вид не старше двадцати. Он говорил что-то старикашке, но его язык заплетался от выпитого, и разобрать, о чем он болтал, было невозможно. К счастью, его компаньон и сам был не в том состоянии, чтобы слушать, да и без внимания осталась, скорее всего, какая-нибудь чушь, а отнюдь не тонкая острота.