Жорж Сименон - Исчезновение Одиль

– Недалеко отсюда. На улице дю Бак. Не нужно шуметь, когда мы окажемся на лестнице, а также когда мы пойдем через гостиную...

Он рассмеялся, и его смех прозвучал очень молодо.

– Этот дом – старый особняк, поделенный на квартиры. Очень давно моя хозяйка сняла крыло на четвертом этаже, а поскольку для нее одной это слишком много, то она сдает две меблированные комнаты. Она ставит жильцам два условия. Первое-это не готовить в комнатах еды и вообще не есть там. Второе – не приводить женщин.

– Условие, которое, мне думается, вы нечасто выполняете.

– Вопреки тому, что вы думаете, я очень редко возвращаюсь не один, и старая мадам Буалдье ни разу не застала меня с поличным. У нее, по-видимому, приличное состояние, потому что мебель там великолепная. Ковры тоже.

Под аркой виднелась дверь, и у него был от нее ключ. Они бесшумно поднялись на четвертый этаж, включив выключатель с реле времени на третьем этаже.

Он приложил палец к губам и достал из кармана другой ключ. Все было погружено в темноту и безмолвие. Лишь в большой гостиной сквозь ставни пробивался свет.

Он взял ее за руку, и так они достигли коридора, где перед какой-то дверью он остановился. Ему стоило лишь повернуть ручку – и дверь раскрылась, затем он закрыл ее. Ключ был внутри.

– Ну вот!

Он зажег свет и поцеловал ее. Все это происходило будто во сне. Комната была очень большой, с высоким потолком, за пунцовыми шелковыми шторами не было видно окон.

Постель была приготовлена к ночи.

– Не бойтесь, – прошептал он. – Отныне нам позволено все, кроме громких разговоров.

– Я не боюсь.

Если бы она раньше повстречала такого парня, как Мартен, она, возможно бы, влюбилась и многое в ее жизни сложилось бы иначе.

Он нежно целовал ее, и она чувствовала, что эта его нежность настоящая. Все выглядело так, будто он понимал, что она, несмотря на свой уверенный вид, всего лишь ребенок.

– Что вы будете пить? Коньяк или вино? Это все, что у меня тут есть, вино не слишком хорошее.

– Тогда коньяк.

Пока он ходил за бутылкой и бокалами, которые стояли в старинном шкафу, она совершенно спокойно сняла с себя куртку. Мебель в стиле Людовика XV, великолепно отполированное дерево.

– Ваше здоровье.

– За нас двоих, – поправил он. – Мне бы хотелось, чтобы у вас осталось хорошее воспоминание об этом вечере. Не знаю, увижу ли я вас снова, ведь вы, вероятно, собираетесь вернуться в Лозанну...

– Да, я собираюсь уехать.

Они разговаривали понизив голос, постоянно прислушиваясь, и это придавало их беседе таинственный, романтический характер.

– Жаль, что я не повстречался с вами раньше, – сказал он

– Кажется, я тоже об этом сожалею.

Мягкими, ловкими движениями он расстегнул пуговицы на ее рубашке, снял ее, затем снял бюстгальтер и положил его на стул.

– У меня не холодные руки?

– Нет.

Это не походило ни на одно из ее любовных приключений. Он пытался стянуть с нее брюки, но это оказалось сложнее.

– Оставьте. Я сама сейчас это сделаю.

Она села на край кровати, чтобы высвободить ноги. Она не ощущала никакого стеснения, никакой стыдливости. На ней остались лишь легкие трусики, их она тоже сняла.

– Вы не раздеваетесь?

– Может, слишком много света?

– Ночника было бы достаточно, да?

Шелковый абажур был красного цвета, и комната заливалась розовым светом.

Из них двоих более неловко чувствовал себя он.

«Ну что ж, старушка, это в последний раз», – подумала Одиль.

Он лег рядом с ней и принялся ее ласкать.

– Я ведь тощая, да?

– Вы стройная, а не тощая.

– Лишних пять кило не помешали бы.

– И куда бы вы их дели? Вы хотите прибавить в весе, тогда как большинство женщин мучают себя, чтобы похудеть.

Когда его ласки стали более интимными, она закрыла глаза, и вскоре он оказался на ней: он медленно проникал в нее. На мгновение она подумала, что впервые понастоящему испытает оргазм. Начало уже было сделано, и она пребывала как бы в напряженном ожидании, сдерживая дыхание, но это ощущение развеялось.

Она ничем не выдала себя. Она открыла глаза и посмотрела на него. Он казался таким счастливым! Ей редко удавалось видеть такой восторг на лице мужчины!

– Вам не нужно предохраняться.

Теперь это уже было не важно. У нее не хватит времени на то, чтобы забеременеть.

Она неправильно сделала, что подумала об этом. Когда она почувствовала, что он кончает, у нее по щекам потекли слезы. Они не были сильными. Она не рыдала. Лишь несколько раз всхлипнула.

– Я сделал вам больно?

– Нет. Не обращайте внимания.

– Это ведь не в первый раз?

– Нет. Я ни в чем вас не упрекаю. Это личное. Я – идиотка.

Слезы так и продолжали течь, они жгли щеки, и у них был тот же вкус, как и тогда, в Уши.

Ей в ту пору было восемь лет. Однажды мать строго отчитала ее за то, что она пряталась в гостиной, когда мать с приятельницами играли там в карты.

Когда ее обнаружили, ей устроили страшную взбучку.

– Иди к себе в комнату, и чтобы я больше никогда не видела, как ты прячешься.

В ней возобладало ощущение, что с ней поступили несправедливо. У нее и в мыслях не было подслушивать, о чем говорят взрослые. Или все же ей немного этого хотелось?

– Она меня ненавидит, и я тоже ее ненавижу.

Она разговаривала сама с собой.

– Я освобожу их от себя и сама освобожусь от них.

Она спустилась на цыпочках по лестнице. Пересекла сад, вышла за ограду. Она двинулась по улице, что лежала прямо перед ней, и чуть позже пересекла хорошо знакомый ей парк Мон-Репо. Она сотни раз приходила сюда играть, но сейчас не смотрела по сторонам.

Она продолжала разговаривать сама с собой.

– Как так получается, что взрослые все дневные часы проводят за игрой в карты? Она ничего другого и не делает. Ей и в голову не придет помочь бедной Матильде, она уже старенькая, а должна заниматься всем. Есть, конечно, еще Ольга, горничная, но та приходит только четыре раза в неделю и только по утрам. Похоже, она серьезно больна и не знает этого.

Она продолжала шагать. Ей хотелось уйти от виллы далеко-далеко. Она не задумывалась над тем, что же будет потом.

Был ли это способ наказать мать? Теперь она шла по незнакомым улицам, и каково же было ее удивление, когда она обнаружила, что находится на берегу озера в Уши.

Она села на пустовавшую скамейку. И вот тогда у нее и хлынули из глаз слезы – теплые, очень соленые, сопровождавшиеся редкими всхлипываниями. У нее не было платка, чтобы вытереться. На ней красовался фартук, который она надевала на вилле.

– Что с тобой, девочка?

Дама показалась ей старой. Почти все взрослые в ее глазах были старыми, включая отца и мать.

– Ничего, мадам.

– Ты тут с кем-нибудь?

– Нет.

– Живешь в этом квартале?