Жорж Сименон - Мегрэ расставляет ловушку

Инспектор, возвратившийся с бульвара Сен-Жермен, сказал: да.

— Консьержка, конечно, утверждает, что нет, — объяснил он Мегрэ. — Однако жильцы другого мнения. С тех пор, как она овдовела, у нее появилась привычка вечерком выпивать два-три стаканчика какого-то ликера с Пиренеи. Иногда приходилось звонить несколько раз, пока она не открывала дверь. Делала это в полусне, не слыша имени, которое бормотали жильцы на ходу.

Сведения поступали из разных мест, без системы, иногда прямо по телефону.

Выяснилось, например, что Марсель Монсин и его жена знакомы с детства, ходили вместе в одну школу. Однажды летом, когда Марселю было девять лет, жена аптекаря с бульвара Клиши взяла его на каникулы вместе со своими детьми куда-то на виллу в Эрета. Сообщали, что сразу же после свадьбы молодая чета несколько месяцев жила в квартире, которую им в их полное распоряжение предоставила мадам Монсин, на том же этаже, что и ее. В девять тридцать Мегрэ приказал:

— Приведите Монсина, если только он не у Комельо.

Жанвье со своего места услышал, как одна из женщин поднялась. Шелест страниц. В кабинете царило молчание.

День обещал быть ясным, но прохладнее, чем предыдущие. Легкий ветерок шелестел листвой деревьев и иногда залетал в комнату.

Монсин вошел молча, посмотрел на комиссара, поприветствовал его кивком и остановился, ожидая, когда пригласят сесть. У него не было возмолшости побриться, и светлая щетина смазала чистоту лица, черты стали расплывчатыми, и он казался еще более уставшим и дряблым.

— Вам уже сказали, что произошло вчера вечером? Как бы с укором тот ответил:

— Никто мне ничего не говорил.

— Прочтите.

Комиссар протянул ему газеты, детально описывавшие события на улице Местр. Пока задержанный читал, Мегрэ не спускал с него глаз и вскоре убедился, что не ошибся. Первой реакцией Монсина была досада, недовольство. Он нахмурил брови.

«ВОПРЕКИ АРЕСТУ ДЕКОРАТОРА, НОВОЕ УБИЙСТВО НА МОНМАРТРЕ».

На мгновение Монсин подумал о ловушке, может быть, все это подстроено специально, чтобы заставить его говорить. Он внимательно прочитал, проверил дату наверху страницы и убедился, что написанное было правдой.

Не испытывал ли он злости, ярости, что ему все испортили?

В то же время он размышлял, пытался понять, найти наконец решение этой задачи.

— Как видите, — сказал Мегрэ, — кто-то пытался вас спасти. К сожалению, это стоило жизни несчастной девушке, недавно приехавшей в Париле.

Уж не улыбка ли скользнула по губам Монсина? Он пытался скрыть ее, однако подавить какое-то детское удовлетворение не смог.

— Обе ваши женщины здесь, — продолжал Мегрэ нехотя, не поднимая глаз. Эта навязанная ему борьба забавляла его. Оба постоянно были в напряжении, в счет шел малейший нюанс, взгляд, движение губ, век.

Монсин устал, у Мегрэ было в этом преимущество, но, с другой стороны, комиссара не покидало чувство отвращения. Он даже испытывал искушение передать дело судебному следователю.

— Сейчас их приведут, и вы объяснитесь.

Что чувствовал Монсин в этот момент? Ярость, бешенство? Возможно. Его голубые глаза сузились, челюсти сжались, он бросил на комиссара быстрый взгляд, полный упрека. А может быть, он испытывал страх? На лбу и верхней губе у него выступили капельки пота.

— Вы решили продолжать молчать?

— Мне нечего сказать.

— Не находите, что пришло время кончать все это? Не думаете, Монсин, что это была лишняя жертва? Если бы вы заговорили вчера, то это преступление не было бы совершено.

— Я тут ни при чем.

— Вы ведь знаете, кто из них так глупо хотел спасти вас? Монсин больше не улыбался. Наоборот, ожесточился против той, которая совершила это убийство.

— Я хочу сказать, что думаю о вас. Вы, возможно, больны, поскольку, держу пари, ни один нормальный человек не поступил бы в данной ситуации так, как делаете вы. Однако предоставим решать этот вопрос психиатрам. Если только они признают вас вменяемым.

Мегрэ неотрывно смотрел на Монсина.

— Признайтесь, вы ведь будете обижены, если вас признают невменяемым?

Слабый отблеск мелькнул в его глазах.

— Ладно. Вы были обычным ребенком, по крайней мере, внешне. Сыном мясника. Это обстоятельство унижало вас? Он даже не трудился отвечать.

— Это унижало вашу мать, смотревшую на вас, как на аристократа, случайно залетевшего на улицу Коленкур. Я не знаю, как выглядел ваш отец. Среди многочисленных фотографий, хранимых вашей матерью, я не нашел ни одной его. Думаю, она стыдится. И наоборот, с раннего возраста вас фотографировали во всех видах, а в шесть лет нарядили в дорогой костюм маркиза по случаю бала. Вы любите свою мать, господин Монсин?

Он продолжал молчать.

— Тем, что вас спрятали в скорлупу, обращались как с существом нежным, требующим постоянного ухода, присмотра, дело не кончилось. Вы могли бы взбунтоваться, как другие в подобном положении, порвать со всем этим. Послушайте. Те, кто реально заботился бы о вас, не прибегал бы ни к каким уверткам. Для меня вы остаетесь человеком. Неужели не понимаете, чего я действительно хочу от вас: высечь человеческую искру? Вы не взбунтовались, потому что вы ленивы, бездеятельны и вдобавок неизмеримо горды. Другие рождаются с титулом, состоянием, богатыми родственниками, комфортом и богатством вокруг них. Вы же родились у матери, заменившей вам все. Что бы с вами не случалось, ваша мать была рядом. Вы знали об этом. Вы могли позволить себе все. Только вы должны были платить за это покорностью и послушанием. Вы принадлежали своей матери. Были ее вещью. И не имели права стать человеком, как другие. Ведь, когда она узнала, что у вас начались маленькие приключения, похождения, она женила вас в двадцать лет.

Монсин напряженно смотрел на комиссара, но по его виду нельзя было понять, о чем он думал. Было лишь ясно: ему льстило, что человек такого положения, как Мегрэ, занялся им, вникает в его поступки, жесты, мысли.

— Я не верю, что вы были влюблены, вы слишком заняты собой. Взяли Ивонну в надежде вырваться из-под влияния матери. Ведь девушка всегда с восхищением смотрела на элегантного блондина. Вы, казалось ей, сделаны из другого теста, чем остальные сверстники. Ваша мать позволила это. Но не увидела, что эта гусыня, которую она выбрала на свой вкус и поселила на том же этаже, тоже собирается держать вас под каблуком. Однако это не объясняет убийства. Мало что скажут и врачи… Вы один знаете причину! Однако я уверен, что не будете ничего говорить.

На этот раз Монсин улыбнулся с видом человека, который, если он того пожелает, может сделать свои поступки понятными простым смертным.

— Я кончаю. Маленькая уточка оказалась не только настоящей женщиной, но и такой же влиятельной самкой, как и ваша мать. Между ними началась борьба, в которой ставкой были вы. А вы сами склонялись то в одну, то в другую сторону. Ваша жена выиграла первый тур, когда увела вас с улицы Коленкур и посадила в квартире на бульваре Сен-Жермен. Она открыла вам новый горизонт, окружение, друзей, но время от времени вы сбегали и возвращались на Монмартр. Не тогда ли в вас стал расти протест против Ивонны, подобный тому, что был против матери? Они обе, Монсин, помешали вам стать человеком!