Жорж Сименон - У фламандцев

Около четырех часов комиссар услышал свисток. Он бросился к дверям и увидел буксир, который впервые после начала половодья выплевывал густой пар.

Река все еще с силой несла свои воды. Буксир, узенький и совсем легкий, по сравнению с баржами, похожий на чистокровного коня, отделился от берега и буквально поднялся носом вверх; казалось, его сейчас унесет течением.

Опять свисток, более пронзительный. И буксир выдержал. За ним виднелся натянутый канат. Первая баржа отделилась от группы ожидавших судов и стала поперек Мёзы.

На порогах нескольких кафе собрались люди, чтобы наблюдать за отправкой. В борьбу с рекой по очереди вступили две, потом три баржи; они описали полукруг, и тут, издав горделивый свисток, буксир рывком направился в Бельгию, а баржи, следуя за ним, стремились по возможности выстроиться в прямую линию.

«Полярной звезды» среди них не было.

«…и поэтому я прошу вас распорядиться, чтобы из моей квартиры на бульваре Ришар-Ленуар забрали мебель, которую…»

Мегрэ писал необыкновенно медленно, как будто пальцы его были слишком толсты для пера, которым он давил на бумагу. В результате получался очень мелкий, но жирный почерк, издали похожий на ряд пятен.

— Месье Питере едет мимо на мотоцикле… — объявил гарсон, который зажигал лампы и задергивал занавески на витрине.

Часы показывали половину пятого.

— Не всякий согласится проехать двести километров по такой погоде! Он с ног до головы в грязи!

— Альбер!.. Подойди к телефону! — крикнула хозяйка.

Мегрэ подписал письмо и вложил его в конверт.

— Это вас, господин комиссар… из Парижа…

И Мегрэ попытался обуздать свое плохое настроение.

Звонила его жена. Она спрашивала, когда он вернется.

— Алло… Приезжали за мебелью…

— Я знаю! Делаю все необходимое…

— Еще есть письмо от твоего английского коллеги, который…

— Да, дорогая! Это не важно…

— У вас там холодно? Одевайся потеплее. Ты ведь все еще простужен…

Почему его охватило почти болезненное нетерпение?

Он был во власти какого-то неясного чувства. Ему казалось, что он упускает что-то, теряет время, стоя в этой кабине.

— Я буду в Париже дня через два или три.

— Так нескоро!

— Да… Целую тебя… До свидания…

Вернувшись в кафе, он спросил, где почтовый ящик.

— Как раз на углу нашей улицы, возле табачной лавочки, — объяснил хозяин.

Стемнело. Мёза угадывалась только по отражениям фонарей. Возле ствола одного из деревьев комиссар заметил чей-то силуэт. Мегрэ удивился — вряд ли кто-нибудь вышел бы подышать свежим воздухом под таким дождем и ветром.

Он бросил письмо в почтовый ящик, обернулся и увидел, что силуэт отделился от дерева. Мегрэ сделал несколько шагов, а незнакомец последовал за ним.

Комиссар не стал мешкать. Он быстро обернулся и схватил человека за шиворот.

— Ты что здесь делаешь?

У него была слишком сильная хватка. Лицо незнакомца налилось кровью. Мегрэ разжал руку.

— Говори!

Что-то неприятно поражало его. Бегающий взгляд этого человека тревожил еще больше, чем его принужденная улыбка.

— Ты работаешь на «Полярной звезде»?

Человек радостно кивнул головой.

— Ты подстерегал меня?

На лице несчастного появилась какая-то смесь страха и радости. Но разве речник не сказал Мегрэ, что его работник не в своем уме и что по временам у него бывают приступы эпилепсии?

— Не смейся! Говори, что ты здесь делаешь!

— Смотрю на вас.

— Это твой хозяин велел тебе следить за мной?

Мегрэ не мог грубо обращаться с этим беднягой, который вызывал жалость, тем более что это был взрослый парень лет двадцати.

— Не бейте меня!

— Пошли!

Многие баржи уже сдвинулись с места. Впервые за последние несколько недель на их палубах царило оживление: готовились к отплытию. Женщины шли за провизией. Повсюду шныряли таможенники, поднимались на суда.

Соседние баржи удалялись в сторону, а «Полярная звезда» оставалась одна, и нос ее немного отошел от берега. В каюте виднелся свет.

— Иди вперед!

Нужно было перейти через мостик, состоявший из одной только доски, гибкой и неустойчивой.

На борту никого не было, хоть там и горела керосиновая лампа.

— Где твой хозяин держит свою воскресную одежду?

Мегрэ задал этот вопрос потому, что в каюте царил необычный беспорядок.

Работник открыл стенной шкаф и выразил удивление. На дне его валялась одежда, которая была на речнике еще сегодня утром.

Работник стал неистово жестикулировать. Он ничего не знал!

— Ну ладно! Можешь оставаться здесь.

Обескураженный Мегрэ вышел и наткнулся на таможенного чиновника.

— Вы не видели речника с «Полярной звезды»?

— Нет. А он не на борту? Я думал, он хочет уйти завтра рано утром.

— Это его баржа?

— Да нет, что вы! Она принадлежит его двоюродному брату, который живет в Флемале. Такой же оригинал, как и он…

— Сколько он зарабатывает перевозкой грузов?

— Франков шестьсот в месяц… Может быть, немного больше, если учитывать контрабанду. Но ненамного…

Дом фламандцев был освещен. Свет виднелся не только в окнах лавки, но и на втором этаже.

Несколько минут спустя там зазвенел звонок, Мегрэ вытер ноги о соломенный коврик и крикнул мадам Питере, которая уже выбежала из кухни:

— Не беспокойтесь!

Первая, кого он увидел, когда его проводили в столовую, была Маргарита Ван де Веерт; она перелистывала какую-то партитуру.

Воздушнее, чем когда-либо, в своем светло-голубом атласном платье, она приветливо улыбнулась комиссару.

— Вы хотите видеть Жозефа?

— А его здесь нет?

— Он пошел наверх переодеться… Это безумие ездить на мотоцикле в такую погоду! Особенно для него, он и так слабого здоровья и переутомлен своими занятиями…

Это была не любовь! Скорее обожание! Чувствовалось, что она может часами сидеть неподвижно и глядеть на этого молодого человека.

Что ж в нем было такого, чтобы он мог внушить подобные чувства? Разве его сестра не говорила о нем примерно в таких же выражениях?

— Анна с ним?

— Она готовит ему одежду.

— А вы? Вы давно пришли сюда?

— Около часу назад.

— Вы знали, что Жозеф Питере должен приехать?

Она слегка смутилась. Но это продолжалось только секунду, и она тут же ответила:

— Он приезжает каждую субботу, в один и тот же час.

— В доме есть телефон?

— Здесь нет! А у нас есть, конечно. Отцу ведь он все время нужен.

Сам не зная почему, Мегрэ начинал чувствовать к ней неприязнь. Или, точнее, она теперь раздражала его!

Ему не нравилась эта инфантильная манера держаться, нарочито детская речь, взгляд, которому она старалась придать наивную чистоту.

— Ну вот! Он спускается сюда…

И действительно, на лестнице послышались шаги. В столовую вошел Жозеф Питере, чистенький, свежий, только что причесанный влажной гребенкой.