Жорж Сименон - У фламандцев

Черт побери! Все это очень хорошо укладывалось в рамки «Песни Сольвейг»:

И они все поддались этому. Они одурманили себя музыкой, поэзией и признаниями.

Хорош он был, этот жених, со своими плохо сшитыми пиджаками и близорукими глазами!

Вы говорили с кем-нибудь о вашем намерении?

— Ни с кем!

— Даже ему не говорили!

— Ему тем более!

— И вы целый месяц держали у себя в комнате молоток? Постойте! Я начинаю понимать!

И тут у него захватило дух: его потрясла эта драма, в которой было столько трагического и в то же время мелкого.

Он едва осмеливался посмотреть на Анну, которая стояла неподвижно.

— Вам нельзя было попадаться, не так ли? Потому что тогда Жозеф не посмел бы жениться на Маргарите! Вы долго выбирали оружие. Револьвер производит слишком много шума! А так как Жермена никогда у вас ничего не ела, вы не могли воспользоваться ядом…

Если бы вы не боялись оставить следы, вы бы ее задушили…

— Я об этом думала…

— Замолчите, ради Бога!.. Вы пошли за молотком на какую-нибудь стройку. Ведь вы не так глупы, чтобы использовать молоток, который был у вас в доме…

Под каким предлогом вы уговорили Жермену пойти с вами наверх?

И она равнодушно сказала, словно отвечая заученный урок:

— Она плакала в лавке… Эта женщина всегда плакала… Мать дала ей пятьдесят франков в счет месячного содержания ребенка… Я вышла вместе с ней…

Обещала отдать ей остальное…

— И вы обе обошли дом в темноте… Вы вернулись в него через заднюю дверь и поднялись на второй этаж…

Он посмотрел на дверь и проговорил голосом, которому хотел придать твердость:

— Вы открыли дверь… Вы пропустили ее вперед…

Молоток был наготове…

— Нет!

— Как нет?

— Я не сразу ударила ее… Может быть, у меня не хватило бы смелости ударить… Не знаю… Но только эта девка сказала, глядя на кровать: «Это сюда к вам ходит мой брат?.. Вам везет: вы-то умеете делать так, чтобы не было детей».

Еще одна подробность, и тоже глупо, грязно обыденная!

— Сколько ударов вы ей нанесли?

— Два… Она сразу упала. Я затолкала ее под кровать…

— А потом вы спустились вниз, где сидела ваша мать, ваша сестра Мария и Маргарита, которая только что пришла.

— Мать была в кухне с отцом, молола кофе на завтрашнее утро…

— Ну так что же, Анна! — снова раздался голос мадам Питере. — Инспектор собирается уходить.

На этот раз Мегрэ, перегнувшись через перила, ответил:

— Пусть подождет!

И снова закрыл дверь.

— Вы сказали обо всем вашей сестре и Маргарите?

— Нет! Но я знала, что должен приехать Жозеф…

Мне не под силу было сделать то, что я должна была сделать. И я не хотела, чтобы брата видели в доме. Я по велела Марии подождать его на набережной и предупредить, чтобы он не показывался и оставил свой мотоцикл как можно дальше…

— Мария удивилась?

— Она испугалась. Она ничего не понимала. Но почувствовала, что должна повиноваться… Маргарита сидела за роялем… Я попросила ее играть и петь…

Потому что я знала — здесь, наверху, может быть шум…

— Это вам пришла в голову мысль о чане на крыше?

Он зажег трубку, которую перед тем машинально набил.

— Жозеф пришел к вам в комнату… Что он сказал, когда увидел?..

— Ничего! Он не понимал. Он с ужасом смотрел на меня. Он был почти не способен помочь мне…

— Поднять тело, втащить его в слуховое окно и дотащить по карнизу до оцинкованного чана? — По лбу комиссара текли крупные капли пота. «Потрясающе!» — воскликнул он про себя.

— Если бы я не убила эту женщину, Жозефа теперь уже не было бы в живых.

— Когда вы сказали правду Марии?

— Никогда!.. Оба не посмели меня расспрашивать…

Когда стало известно об исчезновении Жермены, она что-то заподозрила… С тех пор она и больна…

— А Маргарита?

— Если у нее и есть подозрения, она не хочет знать…

Понимаете?

Понимал ли он! А мадам Питере все ходила взад и вперед по дому, ничего не подозревая, и еще возмущалась обвинениями жителей Живе!

Что касается отца, то он только и делал, что курил трубку в своем плетеном кресле, в котором засыпал по Два, а то и по три раза в день.

Жозеф показывался здесь как можно реже, уезжал в Нанси, предоставив сестре защищаться, как она сумеет.

А Мария мучилась, проводила дни в монастыре Святой Урсулы и со страхом ждала, что вечером, вернувшись домой, она узнает, что все открылось.

— Почему вы вытащили тело из чана?

— Оно бы в конце концов запахло… Я ждала три дня… В субботу, когда вернулся Жозеф, мы вдвоем перетащили его к Мёзе…

У Анны тоже проступили капельки пота, но не на лбу, а над верхней губой, где у нее пробивался пушок.

— Когда я поняла, что инспектор подозревает нас и с бешеным усердием ведет следствие, я подумала, что лучшее средство заставить замолчать людей — это самой обратиться в полицию… Если бы тело не нашли…

— …дело положили бы под сукно! — продолжил он.

Мегрэ снова принялся шагать по комнате и добавил:

— Но только существовал речник, который видел, как вы бросали тело в воду, и выудил молоток и плащ…

Жерару Пьедбёфу он заявил, что может засвидетельствовать такие вещи, из-за которых Питерсов осудят, и в качестве награды за эти свидетельства получил две тысячи франков.

Однако он ничего не заявил, а обратился к Анне. И с ней он также стал торговаться.

Он заявил ей, что, если она ему ничего не даст, он донесет на нее. Если же она ему выплатит крупную сумму, он уедет из города. Таким образом, подозрения падут на него, и Питерсы от них очистятся.

Заплатила Маргарита! Надо было сделать это быстро! Мегрэ уже нашел молоток. Анна не могла выйти из лавки, не привлекая к себе внимания. Она передала речнику записку для Маргариты.

И немного позже та прибежала.

— Что случилось?.. Почему ты…

— Молчи!.. Сейчас приедет Жозеф… Вы скоро поженитесь… — сказала ей Анна.

А воздушная Маргарита ни о чем другом и не мечтала.

В субботу вечером в доме царила атмосфера разрядки. Опасность была предотвращена! Речник сбежал! Теперь важно было только, чтобы он не попался полиции!

— А так как вы боялись состояния вашей сестры Марии, — продолжал вслух Мегрэ, — вы посоветовали ей остаться в Намюре, притвориться больной или сказать, что она подвернула ногу…

Снова послышались звуки рояля, но на этот раз играли «Графа Люксембургского».

Отдавала ли себе Анна отчет в чудовищности своего поступка? Она оставалась совершенно спокойной. Она ждала. Ее взгляд был все так же прозрачен.

— Они там внизу будут беспокоиться! — сказала она.

— Правда! Пойдемте вниз!

Но она не двинулась с места. Она все стояла посреди комнаты, жестом останавливая своего собеседника.