Тим Саймондс - Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник)

– Они абсолютно заслуженны. Ваши поступки пятидесятипятилетней давности не имеют никакого значения.

– Я совсем без сил.

– Тогда поспите, мой дорогой друг.

– Хорошо. Холмс, если я не смогу…

– Вы сможете, Уотсон, сможете.

– Вот вам чашка чаю, сестра Поллетт, и я приберегла для вас печенье, прежде чем Полли все съела.

– Спасибо, старшая сестра.

– Сегодня я отчитала вас за то, что вы сидели на этом стуле, но лучше уж на стуле, чем на кровати.

– С этим стулом что-то не то. Только сяду на него, так жутко становится, аж мурашки по всему телу бегут. Как будто стул не хочет, чтобы я на нем сидела.

– Что за вздор, милочка.

– Тогда сами попробуйте!

– Как странно… До чего же неприятное ощущение! Не дует ли откуда-нибудь сквозняк?

– Нет тут никаких сквозняков, я все проверила.

– Ну ладно, наверняка этому есть простое объяснение. Как дела у доктора?

– Слабеет. Но все еще говорит во сне, хотя вот сейчас затих. Он часто повторяет «Холмс», как будто беседует с ним. Думаете, он знает? Я, конечно, помню, что вы велели пока не рассказывать ему эту новость.

– Может, и знает.

– Спасибо за чай, старшая сестра. Наверное, мне пора идти, до конца дежурства у меня еще есть дела.

– Что вам осталось сделать сегодня?

– Да вроде немного: простерилизовать инструменты, прибрать в шкафу с постельным бельем.

– Если вы хотите побыть еще с доктором Уотсоном, то я уточню у сестры Поллетт, не найдет ли она время, чтобы закончить за вас эту работу… Если нет, то я сама все сделаю.

– Ничего себе! Это правда? Вы не шутите, старшая сестра?

– У меня нет привычки шутить, юная леди! Позовите меня, если понадоблюсь.

– Хорошо. И спасибо!

– Из вас получится чудесная медсестра, Люси. Дайте мне знать, когда… ну, вы знаете.

– Да, старшая сестра.

– Уже утро, Холмс?

– Рассвет не за горами.

– Меня всегда удивляло, почему в юности время идет медленно, а когда мы стареем, все ускоряет и ускоряет свой бег. Конечно, я понимаю, что на самом деле это не так, нам это только кажется.

– До того момента, когда я смог покинуть отчий дом и проложить свой путь в мире, жизнь для меня тянулась бесконечно. В этом смысле да, время шло медленно. А теперь мы на всех парах несемся к середине двадцатого века и всем тем переменам, которые нас ждут. Только подумайте, Уотсон, скольким изобретениям мы с вами уже стали свидетелями.

– Да, мир непрестанно менялся. Дома осветились электричеством, появились автомобили, телефоны, аэропланы. Будет ли еще эра, подобная нашей?

– Ответ на этот вопрос – да. Изобретения, которые вы упомянули, бесконечно усовершенствуются. Автомобили станут быстрее, телефоны распространятся повсеместно, и наш излюбленный способ сообщения – телеграмма – почти выйдет из употребления. Аэропланы будут переносить сотни людей за семь морей быстрее, чем мы можем себе представить. В то же время, разумеется, будет развиваться оружие невероятно разрушительной силы. Мысли человечества обращаются к войне с большей охотой, чем к чему-либо еще.

– Станет ли жизнь лучше?

– Жизнь станет такой, какой каждый ее захочет сделать. Например, мне пришлось бы найти другую профессию.

– Вы уже делились этим соображением, однако, на мой взгляд, детективы будут нужны вне зависимости от хода технического прогресса.

– Но только не те, что придерживаются моего метода. В будущем коммуникационные технологии приведут к тому, что одним нажатием кнопки можно будет получить огромные объемы информации.

– Тогда вы могли бы стать детективом иного склада, причем не менее успешным!

– Я счастлив тем, как прожил жизнь, и не вижу особого смысла раздумывать над тем, кем я или вы стали бы в другую эпоху. Думаю, мы оба принадлежим двухколесным экипажам, лондонским туманам и газовому освещению. Лично мне иного мира не хотелось бы.

– Мне тоже.

– Если бы мы с вами могли, взявшись за руки, вылететь из этого окна прямо в будущее, то вряд ли восхитились бы увиденным. Дивный новый мир? Я так не думаю.

– Возможно, наши предки испытывали те же чувства по отношению к наступающему девятнадцатому веку. Каждый век, каждая эпоха обладает собственными достоинствами. Недостатки мы можем рассмотреть, только оглядываясь назад. Современники Тюдоров наверняка считали, что живут в просвещенную эру. Мы, глядя с высоты нашего века, не согласимся с ними, отмечая ужасную санитарию, религиозную нетерпимость, бедность, разногласия между церковью и государством. Мы будем скорбно качать головами и указывать на наш век как на истинно просвещенную эру, хотя нам пришлось испытать почти все из перечисленных зол. Я предпочитаю думать о будущем как о чистом холсте, на котором человечество может написать новую, лучшую картину. Каждая эпоха должна учиться на уроках предыдущих времен. Те силы, которые ввергли мир в Великую войну, должны увидеть, каким бедствием она стала для планеты, и непременно учесть это на будущее.

– А на самом деле что мы видели после окончания мирового конфликта? Советскую революцию, вторую греко-турецкую войну, войну Польши с Советами. Теперь над Европой опять сгущаются штормовые облака, и, если я не утерял совсем своей способности делать выводы, скоро нас всех поглотит еще одна великая война.

– Но это было бы чистым безумием, Холмс.

– Вот именно. Это будет чистым безумием, Уотсон.

– Мне даже подумать страшно, какие ужасы может принести новая война. Я с трудом выносил вид исковерканных тел, которые наблюдал в полевых госпиталях Великой войны. Цвет целого поколения был уничтожен. Я хотел бы надеяться, что в будущем конфликты будут улаживаться посредством дипломатии, обсуждением и убеждением, а не пулями.

– Алчные страны всегда будут искать способа подчинить себе более слабых соперников, и приверженность человека к насилию всегда будет приводить любой спор к войне. Даже если политика и жадность не будут разделять, то религия – обязательно.

– В моем представлении развитие средств общения и сообщения должны сблизить нации, разве не так?

– Скорее, они поляризуют нации, а не сблизят. Различия между народами мира, политические, культурные или религиозные, будут ощущаться тем острее, чем теснее станет общение их носителей.

– Итак, чем выше мы поднимаемся, тем с большей вероятностью упадем. Чем больше у нас знаний, тем меньше умения хранить мир и достигать взаимопонимания. Человек – странное и несчастное животное, Холмс.

– И хозяин собственной судьбы, к худу ли, к добру.

– Как вы однажды заметили, жизнь несравненно причудливее, чем все, что способно создать человеческое воображение, и это будет верно и в дальнейшем. Но не слишком ли мрачны наши представления о будущем? Я предпочитаю смотреть на грядущие поколения с б́ольшим оптимизмом. Жизнь может оказаться куда приятнее для них, чем мы с вами представляем.