Джун Томсон - Метод Шерлока Холмса (сборник)

Ну вот, а потом Лиззи родила ребенка – мальчика. Мне не надо вам говорить, где он теперь. Но бедняжке не повезло, и вскоре она умерла от родильной горячки. Моей матушке было не под силу воспитывать ребенка: она была вдова и не могла похвастаться хорошим здоровьем. Мы с женой потолковали меж собою и решили, что вырастим этого мальчика как собственного сына. Мы были женаты уже три года, а детей, к большому нашему разочарованию, все не было. Вот так мы его и вырастили.

А спустя два года после смерти Лиззи синьор Морелли снова приехал в Лондон. Бог знает, как он нас разыскал. Тогда я работал строителем в Уоппинге, и однажды вечером он свалился нам как снег на голову. Искал Лиззи. Когда мы рассказали, что она умерла в родах, он побледнел как привидение. А потом дал нам денег на сына. Я не хотел их брать, мистер Холмс, потому что мне казалось неправильным брать у чужого человека средства на ребенка, которого мы холили и лелеяли как своего собственного. Но времена настали тяжелые, и эти деньги нам очень пригодились. В общем, синьор Морелли стал приезжать к нам каждый год, чтобы повидаться с мальчонкой и заплатить за его содержание. Он не скупился, нет, совсем не скупился: в конце концов я стал кое-что откладывать и через несколько лет сумел купить эту вот контору в Спиталфилдзе. Но он поставил одно условие: мы должны были делать вид, что Джек наш сын, и никогда никому не рассказывать, кто его настоящий отец.

– Вы ни разу не спрашивали себя, почему он на этом настаивал? – поинтересовался Холмс.

Баскин-старший смутился.

– Конечно, спрашивали, но нам было ясно, что он из богатой семьи и не хочет, чтобы его родные узнали о незаконном ребенке. Честно-то говоря, мистер Холмс, нас это тоже устраивало. Он появлялся раз в год, заходил к нам на пару часов и давал мне пятьдесят фунтов, в которых, с тех пор как Джек окончил школу и стал работать со мной, не очень-то мы и нуждались. Я приберегал эти денежки до тех времен, когда он соберется жениться и свить собственное гнездышко.

– А что с теми деньгами, которые синьор Морелли принес в последний раз?

Баскин обиделся, словно ответ на этот вопрос был очевиден.

– Он упал и умер еще до того, как передал мне деньги. Мне подумалось, что будет неправильно рыться у него карманах, и я не стал этого делать, хотя понимал, что он непременно отдал бы мне деньги, будь он жив. В любом случае, нас больше заботило, что делать с телом. Мы не могли пойти в полицию – что, если бы решили, будто это мы его пристукнули? Да и кто бы поверил в историю об итальянском богаче, который дает нам деньги! И вот мы положили его в тачку, прикрыли мешками, дождались темноты, свезли тело в Патерностер-Ярд и придали приличную покойнику позу. Это все, что мы могли для него сделать. Мы ведь не знали, где он живет, и не сумели бы уведомить его родных и друзей.

– Но почему именно Патерностер-Ярд? – спросил Холмс.

– Знаете, сэр, там ведь всегда тихо и безлюдно, точно на кладбище (не в обиду синьору Морелли будь сказано). Мы подумали, что к тому времени, когда тело обнаружат, все будет шито-крыто.

Голос его сошел на нет, будто он только теперь понял, как глупо было надеяться, что дело уладится само собой.

Баскин-старший прокашлялся и, выпрямившись, в упор посмотрел на Холмса.

– Я знаю, что мы с Джеком поступили плохо, сэр, когда ничего никому не сказали и избавились от тела, словно от груды старого тряпья, – промолвил он. – Мне никогда не скинуть с души этот камень. Что нам сделать, чтобы исправить дело? Может, пойти в полицию, или вы сделаете это сами? Если за это штрафуют, я заплачу все сполна.

Повисло долгое напряженное молчание. Я слышал даже скрип колес и стук лошадиных копыт, доносившихся с улицы. Оба Баскина стояли рядом, плечо к плечу, словно солдаты, ожидающие, что скажет их командир.

Я не мог смотреть на их лица, на которых застыло кроткое, покорное и в то же время до странности гордое выражение. Готовность Баскинов подчиниться любому приговору судьбы, в облике которой выступал нынче Холмс, вызывала у меня невольное уважение. Я украдкой посмотрел на своего друга, желая понять, тронут ли он, подобно мне, этим самоуничижением.

Он с невозмутимым лицом разглядывал носки своих ботинок.

Затем, словно повинуясь внезапному порыву, хмуро взглянул на отца и сына, стоявших перед ним, и отрывисто произнес:

– Предоставьте это мне! Ничего не предпринимайте. Я сам все устрою.

Сказав это, он повернулся на каблуках и быстро вышел, не дав Баскинам ни малейшей возможности поблагодарить его. Мне оставалось только поспешить за ним.

– Что вы намерены делать, Холмс? – спросил я, нагнав его на улице.

– Ведь ясно же: ничего! – раздраженно ответил он.

– Ничего? Но, Холмс… – запротестовал было я.

– Повторяю: я ничего не стану делать. Что тут еще можно добавить? Если я сообщу обо всем в полицию, мистеру Баскину не отделаться простым штрафом, как он оптимистично полагает. Его арестуют и обвинят если не в убийстве, то по меньшей мере в том, что он не сообщил о смерти и спрятал труп, а за это полагается тюремное заключение. Этого вы хотите, Уотсон? Чтобы честные труженики Баскины оказались за решеткой, а их дело, если не сами жизни, было разрушено?

– Конечно нет, Холмс! – воскликнул я, ошеломленный его жестокими словами. – Но что вы скажете инспектору Макдональду и отцу О’Ши?

– Что мне нечего им сообщить, – ответил Холмс. – Короче говоря, скажу, что потерпел неудачу и мне, несмотря на все свое хваленое мастерство, а также улики в виде остатков строительных материалов, которые я обнаружил на одежде покойного, не удалось разыскать склад, с которого происходят те самые материалы, поэтому я не могу сказать, где он умер, кто был в тот момент рядом с ним и кто отвез его тело в Патерностер-Ярд. Другими словами, расследование зашло в тупик. А вы, Уотсон, во имя нашей дружбы поможете мне обмануть их.

С этими словами он поднял трость, останавливая проезжающий мимо кэб. По дороге на Бейкер-стрит мы оба не сказали ни слова.

Остается добавить, что Холмс по отдельности уведомил инспектора Макдональда и отца О’Ши о постигшем его провале. Инспектор воспринял это известие несколько скептически: я заметил, что он окинул моего друга долгим недоверчивым взглядом.

Что касается отца О’Ши, он, судя по всему, испытал неожиданное облегчение.

– Что ж, на нет и суда нет, – заявил он, тщетно пытаясь скрыть довольную улыбку. Когда он выходил из комнаты, вид у него был совершенно ликующий.

Я был немало озадачен подобным поведением, но Холмс объяснил, что, когда кардинал Тоска (в то время еще молодой священник) встретил Лиззи Баскин и стал отцом ее ребенка, она, скорее всего, работала именно в «Приюте Святого Христофора» и позднее была уволена оттуда. Если отец О’Ши уже тогда был приходским священником церкви Святого Алоизия, он мог знать об этой щекотливой ситуации, которую всеми силами пытались замять.