Гилберт Честертон - Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)

То была ужасная беседа. Такая откровенная, такая личная и такая, в сущности, случайная! Это существо, бестелесное, безликое, безымянное, но называвшее меня по имени, говорило со мной в этом хаосе расселин и криптов, в котором мы были похоронены заживо, так бесстрашно и так просто, как если бы мы сидели в клубных креслах. Этот человек сказал мне, что он убьет меня и всякого, кто завладеет золотым крестом с изображением рыбы. Он сказал мне откровенно, что он не так глуп, чтобы напасть на меня в лабиринте, – он, дескать, знает, что я ношу при себе заряженный револьвер. Он заявил мне, все так же спокойно, что тщательно подготовил план моего убийства, что он учтет все случайности и обеспечит себе успех с взыскательностью истинного художника, что он проработает все детали, подобно китайскому токарю или индийскому ткачу, вкладывающему в свой труд всю душу. Но он не был восточным человеком.

Я уверен, что он был белым. Мне даже кажется, что он был моим соотечественником.

С тех пор я время от времени получаю дикие послания, которые убеждают меня в том, что этот человек одержим навязчивой идеей. Он постоянно твердит мне все в тех же простых и сдержанных выражениях, что приготовления к моему убийству и похоронам протекают удовлетворительно и что единственная представляющаяся мне возможность избежать благополучного завершения этих приготовлений – отказаться от золотого креста, который я нашел в подземной пещере. По-видимому, он не фанатик и не одержим никакой религиозной манией. У него нет никаких страстей, кроме одной – страсти коллекционера. И это подкрепляет мою уверенность в том, что он человек Запада, а не Востока. Его бешеная страсть свела его с ума.

И вот теперь пришло известие, что в Сассексе найден второй такой крест. Если до сих пор он был маньяком, то это известие превратило его в демона, одержимого семью бесами. Ему долгое время не давал покоя мой крест, а теперь появился второй такой крест, и он тоже не в его руках! Какая мука! Его сумасшедшие послания посыпались на меня точно дождь отравленных стрел. И в каждом послании он сообщал мне со все большей прямотой, что смерть настигнет меня в тот самый миг, когда я протяну свою недостойную руку к кресту, найденному в гробнице.

«Вы никогда не узнаете, кто я, – пишет он мне. – Вы никогда не произнесете моего имени. Вы никогда не увидите моего лица. Вы умрете и никогда не узнаете, кто убил вас. Я могу быть подле вас под любой личиной. Но лица моего вы не увидите никогда».

Из всего этого я заключаю, что он все время следит за мной и пытается украсть крест или же убить меня. Но так как я никогда в жизни не видел его, то он может быть любым встречным. Рассуждая логически, он может быть лакеем, подающим мне обед. Он может быть пассажиром, сидящим со мной за одним столом.

– Он может быть я, – сказал патер Браун, легкомысленно пренебрегая элементарными правилами грамматики.

– Кто угодно, только не вы, – серьезно ответил Смейл. – Вот почему я сделал вам тот комплимент. Вы единственный человек, в котором я уверен.

Патер Браун опять смутился.

– Да, как ни странно, это не я, – улыбнулся он. – Мы прежде всего должны постараться выяснить, действительно ли он тут, пока он не успел причинить вам какую-нибудь неприятность.

– Есть только одна возможность выяснить это, – мрачно заметил профессор. – Когда мы прибудем в Саутгемптон, я арендую автомобиль и поеду по побережью. Я буду очень рад, если вы поедете со мной, но всю остальную компанию придется бросить. Если мы встретим кого-нибудь из наших спутников в Сассексе, в той маленькой церкви, мы сразу поймем, кто мой таинственный враг.

Программа профессора была выполнена в точности – по крайней мере в отношении автомобиля и его второго пассажира, патера Брауна. Они двинулись вниз по побережью; с одной стороны от них было море, с другой – холмы Гемпшира и Сассекса. Они не заметили никаких следов погони. Когда они подъезжали к Дулэму, им встретился только один человек, имевший косвенное отношение к цели их поездки, – журналист, посетивший место раскопок, которое ему предупредительно продемонстрировал местный викарий. Но все наблюдения и замечания этого журналиста носили ярко выраженный характер газетной болтовни. Однако профессор Смейл проявил некоторую подозрительность и не мог скрыть неприятного впечатления, произведенного на него наружностью и поведением журналиста – худого человека с горбатым носом, глубоко сидящими глазами и уныло свисающими усами. Последний, по-видимому, был несильно воодушевлен своей ролью туриста и любителя древностей; когда путешественники задали ему какой-то вопрос, он попытался уклониться от ответа.

– Над гробницей будто бы тяготеет какое-то проклятие, – сказал он, – если верить путеводителю, священнику или местным старожилам, – я уж не знаю, кто из них авторитет по этой части. Проклятие или не проклятие – я от души рад, что выбрался оттуда.

– А вы верите в проклятия? – полюбопытствовал Смейл.

– Я ни во что не верю, я – журналист. Меня зовут Бун, и я работаю в «Дейли телеграф». Но в этом подземелье есть что-то жуткое. Не скрою от вас, что у меня там мурашки по спине бегали.

С этими словами он ускорил шаг, направляясь к железнодорожной станции.

– Этот парень похож не то на ворону, не то на галку, – заметил Смейл, когда они свернули к церкви. – Кажется, птица считается дурным предзнаменованием?

Они медленно прошли церковную ограду. Взор археолога с явным удовольствием блуждал по крыше одинокой церквушки и по мрачным купам айвовых деревьев, которые казались олицетворением ночи, борющейся с дневным светом. Тропинка извивалась между двумя зелеными уступами, на которых в беспорядке были разбросаны могильные плиты, точно каменистые отмели, торчащие из зеленой воды. Она привела их к самому морю, которое тянулось точно серая чугунная ограда, кое-где отсвечивающая бледной сталью. Густая трава внезапно сменилась желтовато-серым песком. А на песке, четко вырисовываясь на фоне стального моря, маячила неподвижная фигура. Благодаря серому костюму, облекавшему ее, она напоминала надгробный памятник. Но патеру Брауну сразу же почудилось что-то знакомое в этой элегантной линии плеч и в торчащей кверху бородке.

– Смотрите-ка! – воскликнул профессор. – Ведь это же Таррент. Мог ли я думать, рассказывая вам на пароходе свою историю, что я так скоро получу ответ на мучающий меня вопрос?

– Кажется, вы получите на него слишком много ответов, – ответил патер Браун.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил профессор, оглядываясь на него через плечо.

– Я хочу сказать, что за айвами слышатся голоса, – мягко ответил священник. – Мистер Таррент не так одинок, как кажется. Я бы даже сказал: не так одинок, как он любит казаться.