Гилберт Честертон - Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)

– Помилуйте, Хорн когда-то был приятелем Гидеона! – игриво воскликнул мистер Гэллоп. – Он, кажется, учился в его воскресной школе.

– В те времена он был христианином, – молвил Гидеон торжественно, – но когда человек начинает водиться с безбожниками, то с ним уже нельзя иметь дело. Я его еще изредка встречаю. В свое время я готов был поддерживать его пропаганду против войны, всеобщей воинской повинности и прочего, но теперь, когда появились эти проклятые социалисты…

– Простите, – перебил его Стейн, – дело не терпит отлагательств. Поэтому разрешите мне теперь же изложить его мистеру Бирну. Мистер Бирн, сообщаю вам конфиденциально, что у меня есть кое-какие документы, при помощи которых я могу посадить по меньшей мере двоих из этих господ социалистов в тюрьму на весьма продолжительный срок за их подпольную работу во время войны. Я не хочу использовать эти документы. Но я хочу, чтобы вы пошли к главарям бунтовщиков и сказали, что я использую эти бумажки – и не далее чем завтра, – если они не изменят коренным образом свои планы.

– Но, послушайте, – ответил Бирн, – то, что вы предлагаете, может быть квалифицировано как пособничество государственной измене и, кроме того, отдает шантажом. Вы не находите, что это довольно опасно?

– Я думаю, для них это еще опаснее, – коротко ответил Стейн. – Так вы им и скажите.

– Ну что ж, пусть будет по-вашему, – сказал Бирн; он встал и вздохнул полушутливо. – Но только если я попаду в какую-нибудь неприятную историю, то предупреждаю вас – я потащу вас за собой.

– Попробуйте, молодой человек, – усмехнулся старик Гэллоп.

Местом свидания заговорщиков была странная пустая комната, на стенах которой висело несколько диковинных черно-белых рисунков, в стиле так называемого «пролетарского искусства», в котором не может разобраться ни один пролетарий. Быть может, единственное, что объединяло эти совещания, – то, что и в той, и в другой комнате нарушался сухой закон. Но в отеле перед тремя миллионерами стояли коктейли всех цветов радуги. Хокет же, самый радикальный из всех заговорщиков, считал единственным подходящим для себя напитком неразбавленный виски. Это был высокий, неуклюжий мужчина, в профиль похожий на собаку, с вытянутыми губами и длинным носом; он носил растрепанные рыжие усы, а его курчавые волосы постоянно стояли дыбом, как бы в непреходящем припадке гнева. Джон Элиас был смуглый, внимательный человек в очках, с черной остроконечной бородкой; в европейских кафе он пристрастился к абсенту. Журналисту сразу же бросилось в глаза удивительное сходство между ним и Джекобом П. Стейном. Они были так похожи друг на друга лицом и манерами, что могло показаться, будто миллионер тайно последовал за Бирном из отеля каким-то подземным ходом, ведущим прямо в это логово социалистов.

Третий тоже любил выпить, но то, что он пил, было весьма характерно для него. Перед поэтом Хорном стоял стакан молока, и в данной обстановке этот напиток выглядел более зловещим, чем мертвенно-зеленый абсент. Но в действительности молоко было самым обычным, просто Генри Хорн пришел в лагерь революции совсем иной дорогой и совсем по иным причинам, чем Джейк Хокет и Джон Элиас. Он получил приличное воспитание, ходил в детстве в церковь и на всю жизнь остался трезвенником, хотя позже и порвал с религией и семьей. У него были светлые волосы и тонкое лицо, которое могло бы походить на лицо Шелли, если бы выразительность его подбородка не была ослаблена чахлой растительностью. Жидкая бородка каким-то непостижимым образом придавала ему женственный вид.

Когда журналист вошел, Джейк, по обыкновению, разглагольствовал. Хорн совершенно случайно воскликнул в разговоре: «Не дай бог!» – и этого было достаточно, чтобы Джейк обрушился на него:

– «Не дай бог!» Да он только и знает, что не давать! Не дает нам бастовать, не дает бороться, не дает убивать проклятых эксплуататоров и кровопийц! Почему он им ничего не запрещает? Почему ваши духовные отцы никогда не говорят правды об этих тварях? Почему их драгоценный бог…

Элиас тихо, несколько устало вздохнул и сказал:

– Священники, как сказал Маркс, неотделимы от феодальной эпохи экономического развития и потому давно уже не являются решающим фактором в нашей проблеме. Роль, которую некогда играл священник, ныне играет просвещенный капиталист и…

– Да, – прервал его журналист, мрачно усмехнувшись, – и сейчас вы увидите, что он играет ее совсем не плохо. – И, не сводя глаз с Элиаса, он рассказал ему об угрозе Стейна.

– Чего-нибудь в этом роде я ожидал, – сказал Элиас, улыбаясь и не двигаясь с места. – И подготовился к этому.

– Грязные псы! – взревел Джейк. – Если что-либо подобное осмелится сказать бедняк, то его упрячут в тюрьму!.. Но я думаю, что они скоро попадут в гораздо худшее место! Если они в самом ближайшем времени не очутятся в аду, то уж я не знаю, есть ли Бог на земле!

Хорн сделал протестующее движение. Казалось, он хотел возразить не против сказанного Джейком, а против того, что Джейк намеревался сказать. И потому Элиас предпочел завершить свою речь.

– Мы не намерены отвечать угрозами на угрозы, – сказал он, пристально глядя на Бирна сквозь очки. – Достаточно того, что их угрозы абсолютно не страшны нам. Мы тоже успели подготовиться, и кое-кто из нас не высунет носа на улицу до тех пор, покуда не начнется открытая борьба. Немедленный разрыв и начало военных действий вполне соответствуют нашим планам.

Пока он говорил эти спокойные, полные достоинства слова, журналист вгляделся в его неподвижное желтое лицо, и мороз пробежал у него по коже. Лицо Хокета показалось страшным, особенно в профиль. Но, пристально всмотревшись в его пылающие гневом глаза, можно было найти в них выражение какой-то робости: он как бы боялся, что все эти моральные и экономические потрясения будут ему, в конце концов, не по плечу. Хорн, казалось, был еще больше подвержен самоанализу и тревожным переживаниям. Но в этом третьем человеке, говорившем так просто и благоразумно, было что-то жуткое.

Выйдя из комнаты, Бирн увидел в конце длинного узкого коридора, который вел в бакалейную лавку, какую-то странную, но почему-то знакомую ему фигуру – низенького, кругленького человечка с большой головой и в широкополой шляпе.

– Патер Браун! – удивленно воскликнул журналист. – Вы, вероятно, ошиблись дверью. Или вы тоже член тайной организации?

– Тайная организация, к которой я принадлежу, гораздо более древняя, – улыбнулся патер Браун, – и гораздо более распространенная.

– Но, помилуйте, – ответил Бирн, – кому из находящихся тут людей могут понадобиться ваши услуги?