Гилберт Честертон - Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)

– Я видел у мисс Аделаиды фотографию, которую австралиец прислал еще до своего приезда, – ответил священник, – а остальное Вуду нетрудно было добавить впоследствии. Возможно, что нам до сих пор известны не все детали, но они уже тогда были для меня несущественны. Вспомните: он обычно помогал австралийцу работать в темной комнате. По-моему, ничего нет легче, чем уколоть в такой комнате человека отравленной иглой, в особенности когда под рукой столько разных ядов. Нет, нет, повторяю, все это не представляло для меня никаких трудностей. Совсем другой вопрос смущал меня: каким образом Вуду удалось сразу быть в двух местах? Как он попал в темную комнату и бросил оттуда труп вниз с тем расчетом, чтобы он через несколько секунд опрокинул фотографический аппарат, когда он одновременно находился в библиотеке и искал там книгу? И, представьте себе, я был таким глупцом, что ни разу не удосужился поглядеть внимательно на библиотечные книги! И только благодаря совершенно незаслуженной мною счастливой случайности, только благодаря вот этой фотографии, я узнал, что на полке в библиотеке стоит книга о папе Иоанне.

– Вы приберегли самую сложную головоломку под конец, – нетерпеливо сказал Пейн. – Что общего имеет со всем этим папа Иоанн?

– Не забудьте еще книгу про Исландию, – промолвил священник, – и исследование о религии какого-то Фридриха. Остается еще один вопрос: что за человек был покойный лорд Дарнуэй?

– Неужели это так важно?

– Он, видимо, был человеком образованным, с чувством юмора, даже несколько эксцентричным, – невозмутимо продолжал патер Браун. – Как человек образованный, он знал, что никакого папы Иоанна в действительности не существовало. Как человек с чувством юмора, он, весьма вероятно, придумал название «Змеи Исландии» или что-нибудь в этом роде, чего тоже нет на свете. И, наконец, я позволю себе восстановить полностью название третьей книги – «Религия Фридриха Великого», то есть вещь, также несуществующая, потому что Фридрих Великий был атеистом. Ну-с, разве вы не замечаете, что все три названия как нельзя больше подходят к корешкам несуществующих книг или – иными словами – к полке, которая, в сущности, совсем не полка…

– А! – воскликнул Пейн. – Теперь я понимаю! Там была потайная лестница. Она вела…

– В темную комнату, которую сам Вуд наметил для лаборатории, – сказал священник, кивая. – Все было ужасно банально и пошло. Да и я сам оказался наивным простаком… Но дело в том, что мы позволили завлечь себя в эту древнюю, заплесневелую романтику вырождающегося дворянства и обреченного родового замка. Мы никак не могли ожидать, что нам удастся выбраться на свет божий через потайной ход.

Патер Браун всегда рассматривал тот случай как удивительнейшую иллюстрацию к теории алиби – той теории, которая утверждает, что человек не может одновременно находиться в двух местах. Впрочем, некий журналист, ирландец, по имени Джеймс Бирн, чуть было не опроверг этого утверждения, ибо на протяжении двадцати минут ему удалось побывать на двух полюсах политической и общественной жизни. Одним из этих двух полюсов был роскошный холл огромного отеля, где встретились три промышленных магната, которые собирались организовать локаут на угольных шахтах и вынудить горняков прекратить забастовки. Вторым полюсом была темная таверна под невинной вывеской бакалейной лавки, где встретились трое людей, которые с величайшей радостью превратили бы этот локаут в забастовку, а забастовку – в революцию. И репортер Бирн бегал от трех миллионеров к трем социалистам и обратно, оставаясь неприкосновенным, как истинный глашатай современности или посол великой державы.

Трех угольных королей он нашел в чаще оранжерейных растений, за яркими позолоченными колоннами; золотые клетки свисали с расписного плафона, прячась в кронах пальм, а в клетках кричали на разные голоса птицы всевозможных цветов.

Ни одна птица тропических лесов не пела так смело и уверенно, как эти пленники, ни один цветок джунглей не благоухал так сильно, как цветы над головами многочисленных дельцов, оживленно беседовавших в разных углах холла и перебегавших с места на место. А в одном из углов, среди орнаментных украшений, на которые никто никогда не глядел, под пение и крики дорогих заморских птиц, которых никто никогда не слушал, среди кричащих тканей, в лабиринте роскошной архитектуры три миллионера сидели и говорили о том, что всякий успех зиждется на осторожности, экономии, бдительности и контроле над собой.

Один из них, впрочем, говорил меньше, чем двое других, но он ни на секунду не спускал с них своих внимательных глаз, которые из-за пенсне казались посаженными слишком близко к переносице; в улыбке, кривившей под небольшими черными усиками его губы, было что-то насмешливое. То был пресловутый Джекоб П. Стейн; он говорил только тогда, когда ему было что сказать. Зато жирный старик Гэллоп из Пенсильвании, убеленный сединами, но с лицом кулачного бойца, говорил очень много. Он был в веселом настроении и все время не то подшучивал, не то издевался над третьим миллионером – Гидеоном Уайзом, крепким, сухим, угловатым стариком того типа, который его соотечественники-американцы называют грецким орехом. У него была жесткая седая бородка, а манерами и платьем он напоминал старого фермера из центральных штатов. Между ним и Гэллопом существовало старое несогласие по вопросу о промышленном объединении и конкуренции. Старик Уайз был неисправимым индивидуалистом, а Гэллоп постоянно пытался уговорить его отказаться от конкуренции и общими силами эксплуатировать природные богатства мира.

– Рано или поздно вам все равно придется примкнуть к нам, старина, – весело говорил Гэллоп в тот момент, когда вошел Бирн. – Мир идет своим путем, мы теперь уже не можем вернуться к единоличной работе на свой страх и риск. Мы должны поддерживать друг друга.

– Если мне позволено будет выразить мое мнение, – вмешался Стейн со свойственным ему спокойствием, – я замечу, что перед нами возникает еще более неотложная задача, чем взаимная коммерческая поддержка. Я говорю о поддержке политической. В связи с этим вопросом я и пригласил сюда мистера Бирна. Мы должны объединиться на политической арене по той простой причине, что наши смертельные враги уже объединились.

– Ну что ж, против политического объединения я не возражаю, – проворчал Гидеон Уайз.

– Послушайте, – обратился Стейн к журналисту, – я знаю, что вам открыт доступ в разные темные места, и хочу попросить вас об одном одолжении, совершенно неофициальном. Вы знаете, где встречаются эти социалисты – в данный момент речь идет только о двух-трех из них: о Джоне Элиасе, Джейке Хокете и, пожалуй, еще о поэте Хорне.