Андре Бьёрке - Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]

— Тогда вот эта. «Сравню ли с летним днем твои черты…»

— С чем, с чем? Что ты сказал?

— Это не я, а Шекспир.

— Отлично, шутки в сторону, у меня нет на них времени. Что ты хочешь?

— Я пытаюсь выяснить причины отказа в продлении визы. — Я понизил голос.

Она скептически посмотрела на меня.

— Надо направить письменный запрос.

— И получить ответ к Новому году? Это очень срочно, Май. У моего клиента осталось всего сутки.

— Ну хорошо. Я спрошу Педерсена. — Она повернулась и уже открыла было рот, но я быстро схватил ее за руку.

— Май… Как ты думаешь, почему я пришел именно к тебе?

Она вскинула брови.

— Понятия не имею. Я только…

— Потому что я хотел, чтобы все было неофициально. — Я интригующе посмотрел на нее. — Дружеская услуга.

— А кто тут друзья? — Она с сарказмом посмотрела на меня. — Ты и я?

— Да. Я частенько думаю, что бы было, если бы мы тогда… — Это было явным преувеличением, если только не считать, что «частенько» для меня значит раз в високосный год. Мы встретились на вечеринке в честь високосного года еще во времена моей учебы и случайно оказались за одним столом, но обменялись всего лишь парой вежливых фраз, ничего не значащими поцелуями, да помогли друг другу встать на ноги в конце вечера.

Она уже собиралась ответить отказом, когда я быстро сказал:

— Из чувства человеколюбия, Май…

Она задумчиво посмотрела на меня.

— Ведь есть же среди бюрократов люди?

Она устало улыбнулась настоящей улыбкой бюрократа, которая хранилась в самом дальнем уголке ее сердца.

— Да, как это ни странно, но мы тоже — люди. Как, ты сказал, его зовут?

— Латор. Александр Латор. Из Африки. Студент.

— Дата и год рождения?

— Не знаю, — выдохнул я.

— Адрес?

Я только развел руками.

Она закатила глаза.

— Ну что ж. Посмотрим, что я смогу сделать. — И чуть более резко добавила: — Но я ничего не обещаю. Куда мне позвонить?

Я дал ей свою визитную карточку.

— Если меня нет, включается автоответчик.

— Это производит впечатление.

— Я приглашаю тебя на ужин, Май.

— Не утруждайся, — сухо ответила она.

На лестнице мне встретилась вьетнамская семья. Они явились в полном составе — от восьмидесятилетней бабушки до трех-четырехмесячного младенца. Май предстояло потрудиться, раздавая им анкеты.

В принципе я понимал, что у нее почти не оставалось времени на дружеские услуги. Особенно для тех, кого она не видела с 70-х годов.

Семейка с приплюснутыми лицами и выгнутыми затылками прошествовала мимо меня. Сам же я вышел на улицу под дождь, который не более чем за несколько секунд вымыл у меня из души все сомнения. Я промок до нитки, не успев пройти и четырех метров.

Все это случилось в ту осень, когда во всем Бергене и его окрестностях не осталось и пяди сухой земли. Ни один день в ноябре не обошелся без дождя. Наблюдательные люди утверждают, что в октябре все-таки выдалось два или три приличных солнечных дня, но, как сказал один ювелир: «Как раз в те дни я мучился желудком». Короче, это была такая осень, что даже наркоманы старались обрести крышу над головой.

В парке Нюгорс они предлагали сыграть в «монополию», если в наличности у вас имелись, конечно, деньги, а в руках — достаточно большой зонт. Сами же они переселились, по слухам, из парка в здание старой фабрики на Лаксевог.

Я остановился на Дамгорсгатан и Довольно долго, не выходя из машины, рассматривал высокое кирпичное трехэтажное здание, со стен которого отлетели уже почти все буквы названия располагающейся тут в семидесятые годы — пик расцвета кораблестроения — фабрики, одной из тех дочерних, что создавались большими фабриками во избежание уплаты налогов.

За корпусом, как напоминание о лучших временах, в глянцевую поверхность Пюдде-фьорда уходили причалы, и одинокая чайка с громким криком носилась над сетью тральщика, вышедшего на промысел с опозданием минимум на четверть века.

Само здание выглядело темным и заброшенным. Большие окна с разбитыми стеклами напоминали о многолетних играх в снежки. Входную дверь накрепко забили ржавыми гвоздями и толстыми досками. Похоже, единственное, что еще оставалось здесь живого, было время.

Я вылез из машины, поднял воротник плаща и надвинул на глаза шляпу, мысленно обратившись к неумолимым богам природы. Шел дождь. Где-то поблизости, и в этом я был совершенно уверен, парень по имени Ной строил судно под названием «Ковчег II».

Я перешел через улицу. Не имело никакого смысла пробовать открыть входную дверь, и я попытался заглянуть внутрь сквозь окна, но в нижних матовых стеклах смог увидеть лишь собственное размытое дождем отражение.

Я пошел вдоль стены и вскоре очутился у трухлявого забора. Ворота были забиты точно так же, как и главный вход, но в самом заборе кое-где доски болтались на одном-двух гвоздях, и их запросто можно было раздвинуть.

Я посмотрел по сторонам, прежде чем нырнуть во двор. Все магазины в округе давно уже переехали поближе к центру, а из-за такой погоды на улицу не решилась выйти ни одна любопытная старушка. Единственное, что я увидел, был белый «мерседес», в котором молодая пара направлялась в спортивный комплекс неподалеку. Но они не представляли опасности ни для кого, кроме бездомных кошек и зазевавшихся пешеходов, и были целиком заняты мыслями о предстоящем сражении.

Двор фабрики весь зарос сорной травой и мхом. Здесь уже давно не проезжал грузовик, но зато от дырки в заборе за угол здания вела хорошо утоптанная тропинка.

Я чувствовал себя Пинкертоном, пробирающимся сквозь дыру в стене без прикрытия за спиной, но не знал, что ответить на вопрос: «Кто это пугало?» при встрече с палачом Кессиди.

Я осторожно повернул за угол. Тропинка привела меня к задней двери. Она была приоткрыта, что вовсе не значило «добро пожаловать». Скорее наоборот. Просто кто-то в спешке забыл ее прикрыть.

Я огляделся.

На причале, как понурые головы лошадей-качалок, одиноко торчали ржавые кнехты. Забытый моток кабеля напоминал человечеству, что символом вечности является кольцо, но что далеко не все кольца вечны. На другой стороне серого зачумленного фьорда в ожидании Черной смерти или, наоборот, светлых времен застыл район Меленприс. Через равные промежутки времени один за другим городским властям было представлено несколько идиллических проектов реконструкции этой части города. Но лично я не видел никаких изменений в улицах моего детства, где я бегал ребенком вот уже почти полвека тому назад. Нескончаемые, как плохие годы, улицы, с обязательной мучительной музыкой в качестве последнего аккорда. Такие же нудные, как вся моя жизнь, клавиши. И большая часть этих клавиш была черной.