Андре Бьёрке - Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]

— Боюсь, что в твоей теории относительно Евы Идберг слишком много крупных проколов. Она слаба и не выдерживает никакой критики.

Разгорячившись, я увлекся. Ветка, хлестнувшая по моей щеке, вернула меня к реальности.

Так, защищая Еву Идберг, — естественно, по причинам сугубо принципиальным, — я шел, не обращая особого внимания, куда ведет нас тропинка. Но вот тропинка сузилась до дыры в решетчатой изгороди, а за ней приняла вид ухоженной садовой дорожки с ровно подстриженными краями. Оторвав от дорожки взгляд, я посмотрел чуть выше и обнаружил, что мы с Министром приближаемся к дому профессора Хаммарстрема. Прямо перед нами сияло свежей зеленой краской стройное и солидное здание бесспорно впечатляющих размеров. Еще более сильное впечатление производил разбитый вокруг здания сад, или, вернее, парк. Газоны и фасонно подстриженные кусты на них, правильно чередуясь, подчинялись приятному и ненавязчивому ритму. Повсюду на точно выверенных расстояниях друг от друга располагались клумбы и грядки. Мы пришли на виллу в самую пышную пору цветения роз. Везде, куда бы мы ни бросали взгляд, он встречался с радужным сиянием лепестков и пламенеющими красками раскрытых и трескающихся бутонов. Но и это было не все. От здания вниз к заливу сбегал фантастической красоты сад камней, любовно разбитый на бугристом неровном склоне.

На берегу в кресле сидел хозяин этого вертограда. Увидев нас, он с видимым усилием поднялся и двинулся навстречу. Садоводческие деяния такого, как у него, размаха, конечно, не проходят бесследно.

— Пожалуй, я впервые не застаю тебя на четвереньках! — развязно приветствовал хозяина Министр.

Четырехугольное массивное лицо профессора осветила слабая улыбка. Но глаза его были усталыми и серьезными, а кожа — натянутой на лице и бледной под загаром, как у не спавшего всю ночь человека. Несмотря на куртку и защищающую от ветра и от холода беседку, профессор поеживался.

— Да, работа сегодня не идет, — сказал он. Мышца в уголке его глаза подрагивала и ритмично дергалась.

— Не могу сказать, чтобы я ощущал боль потери, но все это очень грустно, — добавил он. — Я ведь привык к ней и видел ее каждое лето в эти последние годы, когда постоянно живу здесь в сезон. Но, будьте добры, присаживайтесь!

Я опустился на стул, сделанный, очевидно, из остатков корней, большая часть которых пошла на изготовление скамейки в саду Евы Идберг. Кристер Хаммарстрем и Министр со скорбными улыбками пустились в воспоминания и легко сошлись на том, что в дни своего здравия Беата Юлленстедт отличалась завидной волей.

— Но вчера она выглядела неважно. На кофе у Сигне, — поторопился добавить Министр, словно опасаясь, что слова его будут поняты превратно.

В сказанном заключался вопрос, и врач понял это.

— А она и была плоха, очень плоха, — он немного поколебался. — Я, естественно, никому об этом не говорил. Она была против. Но сейчас, полагаю, нет больше никаких причин скрывать, что фру Юлленстедт страдала от рака желудка, от запущенного рака желудка в неоперируемой стадии. В любом случае, это было бы ее последнее лето на Линдо — как, впрочем, и на земле. И, конечно, она это понимала и страшилась неминуемых и бессмысленных страданий, которые ее ожидали.

Я заметил, что подрагивание века у него прекратилось. Наверное, ему стало легче, когда он выговорился. Теперь он выглядел менее напряженным, чем в момент нашего появления.

— Она была вашей пациенткой?

— Нет, в общем-то, нет. Но прошлой весной врач, который лечит ее в городе, попросил меня присматривать за ней, пока она на Линдо. Ему, конечно, не нравилось, что она проводит здесь лето. Но старуха отличалась редким упрямством и была верна старым привычкам.

— И вчера вечером вы навестили ее, чтобы посмотреть, как она себя чувствует? — невинным тоном спросил Министр.

— Ну нет, конечно же, нет! — пылко возмутился Кристер Хаммарстрем. — Я посещал ее только в тех случаях, когда она сама об этом просила. Она не любила, чтобы с ней нянчились. Последний раз я был у нее две недели назад, на следующий день после ее 83-летия. Вчера вечером к ней меня затащила Ева Идберг. Фру Юлленстедт просила ее прийти, но по какой-то причине Ева не хотела навещать ее одна. Поэтому она попросила меня — я, наверное, первым попался ей на глаза — сопровождать ее. Я не хотел, но под конец, чтобы отвязаться, согласился. Хотя после ужина собирался наплевать на все и никуда не ходить. У меня нет никакого желания носиться по округе в качестве гувернера придурковатых особ. Ровно в половине девятого — я должен был зайти за ней точно в это время — я, конечно, все-таки отправился к ней. Одна бы она не пошла, а я не мог допустить, чтобы фру Юлленстедт, больная и несчастная, сидела до полуночи и понапрасну ждала ее.

— Ты не заметил по дороге ничего подозрительного. Ни крика, ни выстрела, ни зашумевшего мотора? — Министр для наглядности продемонстрировал все эти звуки.

— Нет, не заметил ничего, но, когда мы вошли через калитку, в саду определенно кто-то был. Кто-то побежал от двери вдоль стены и пропал за углом.

— Ты видел, кто это был?

— Нет.

Ответ прозвучал быстро и уверенно.

— Было темно. Деревья там стоят тесно. Тень отделилась от темноты. Если бы он стоял тихо и не шевелился, я бы его не заметил.

— «Он»? Ты все-таки заметил, что это — мужчина?

Профессор неотрывно глядел на Министра. Несколько мгновений он молчал, он как будто был сбит с толку.

— Разве я это сказал?.. Я просто предположил, часто ведь говоришь автоматически, не имея ввиду чего-то определенного… Нет, рассмотреть, кто это был — мужчина или женщина, было невозможно, я видел только фигуру, тень.

— А потом вы вошли в дом? Вместе?

— Да. Я подумал, что лучше нам войти вместе, может, в доме побывал вор? Входная дверь оказалась незапертой… Остальное ты знаешь..

— В котором часу вы ее обнаружили и долго ли она, как вы считаете, была мертва?

Министр с удивлением и одобрением взглянул на меня. Могу сказать в свое оправдание, что задавать вопросы — неотъемлемая часть моих служебных обязанностей.

— Она была мертва к этому времени минут пять-десять. Часы показывали одиннадцать минут десятого. Я хорошо это помню, потому что запись точного времени наступления смерти и обнаружения мертвого тела входит в кодекс действий врача, когда он оказывается в такой ситуации.

Кристер Хаммарстрем едва ли не стыдился точности своего свидетельства.

Мы еще немного поговорили о Беате и постигшей ее судьбе, после чего разговор перешел на людей еще здравствующих. На хрупкость их существования на земле, а потом на переменчивость погоды и направления ветров в эту пору года. Мы поднялись, чтобы откланяться.