Александр Трапезников - Мышеловка

— Зачем они ему понадобились?

— Не знаю, парень. Он не всегда посвящал меня в свои замыслы.

— Хорошо, а были ли у него тут враги?

— Что ты имеешь в виду?

— Не думаете ли вы, что его могли убить?

Ермольник хмуро посмотрел на меня, отошел к чану с холодной водой, зачерпнул полную жестяную кружку и долго пил, запрокидывая голову все выше и выше. Затем вытер ладонью губы. И только после этого ответил совершенно будничным голосом:

— Мне незачем думать. Потому что, видишь ли, я знаю.

— Что знаете?

— Что его утопили.

— И молчали до сих пор?! — почти выкрикнул я. — Как? Кто это сделал?

Кузнец произнес всего одно слово:

— Они… — Потом похлопал меня по плечу и добавил: — Вот что, парень, потолкуем об этом в другой раз. Больше я тебе пока ничего не скажу. А как-нибудь вечерком загляну домой. Ты же постарайся вести себя потише. Не высовывайся.

— Но…

— И хватит об этом! — строго оборвал он меня, и в его словах была такая сила, что я молча опустил голову. Кого он имел в виду, кто такие «они»? И тут взгляд мой упал на его башмаки — тупоносые, большого размера, никак не меньше сорока пяти. Не эти ли ботиночки оставили следы в моем доме сегодняшней ночью? Но если у меня побывал кузнец, зачем ему понадобились тетрадки деда? У меня накопилось много вопросов, но ответов на них я здесь уже не получил бы, потому что Ермольник закричал над самым моим ухом:

— Степка! Хватит прохлаждаться! Иди сюда, жаровня стынет!

Идя к выходу, я обернулся и задал все же последний вопрос:

— Скажите, а что выйдет из этой железяки?

— А ты попробуй угадай. — Он хитро сощурился.

— Что-нибудь для ограды или ворот.

— Нет, пальмовая ветка, — ухмыльнулся кузнец. И сердито добавил: — Давай, парень, топай отсюда, не мешайся…

Я вышел из кузницы, взял Аленушку за руку, и мы пошли к поселку. «Ладно, — подумал я в некотором раздражении. — Сам разберусь, кто убил деда. Главное — я теперь это точно знаю. И что убийц было несколько. По крайней мере, не меньше двух».

— А вон папа идет! — выкрикнула вдруг Аленушка и побежала вперед, к шедшему нам навстречу священнику, которого я видел накануне в церкви. Он с улыбкой подхватил ее на руки, поцеловал и подождал, пока я подойду ближе.

— Здравствуйте, батюшка, — сказал я, наклоняя голову. — Вы уж нас извините, это я виноват, уговорил ее пойти со мной в кузницу.

— Ничего, ничего, — ответил он, продолжая улыбаться. — Она у меня самостоятельная, просто сладу нету. Я уже слышал о вас. Приехали надолго?

— Как получится.

Мы были с ним примерно одного возраста, только курчавая борода пшеничного цвета, прорезанное ранними морщинами лицо да усталый, но какой-то мягкий и теплый взгляд делали его старше. Я вспомнил, о чем мне говорила тетушка Краб: какую титаническую борьбу с сектой проповедника Монка вел здесь этот человек, сражаясь практически в одиночку за души прихожан. На стороне Монка были деньги Намцевича и отравленное годами безверия сознание людей, а на его — один лишь истинный свет. И я подумал о той схватке двух стихий, которые выковал по желанию своего друга кузнец Ермольник. Может быть, дед прав, сражение добра со злом продолжится и после твоей смерти. Возможно, что и мертвый ты принимаешь в нем участие. Своим именем, поступками, памятью… Дальше мы пошли все вместе. Я разговорился с отцом Владимиром. Меня конечно же интересовал дед.

— Часто ли он посещал церковь? — спросил я.

Священник смущенно кашлянул.

— Должен вас огорчить. Он был не слишком усердным прихожанином. Скажу больше: за те четыре года, что возглавляю приход, мне довелось видеть его в храме всего несколько раз. Но приватные беседы с ним мы вели. В его доме.

Меня почему-то поразило это откровение. Я не мог представить себе отца Владимира в таком месте, где и сам-то чувствовал себя неуютно, где таился страх и какая-то неведомая мне опасность.

— Да, да, — снова улыбнулся священник. — Вижу, что вы удивлены. Должно быть, и вам этот дом внушает некую неприязнь. Я предлагал Арсению Прохоровичу освятить его, и коли там поселилась нечистая сила, она бы покинула те стены. Но он всякий раз отказывался. Наверное, это моя беда, что я так и не смог его убедить, — грустно добавил он.

— О чем же вы беседовали, отец Владимир? — спросил я. — Простите, меня влечет не простое любопытство, а желание понять: что же за человек был мой дед, какая борьба шла в его душе и кто в ней в конце концов одержал верх?

— Его любили и уважали здесь, в поселке, — мягко отозвался священник, наблюдая, как Аленушка рвет полевые цветы. — А такие чувства плохой человек не вызовет… Его будут бояться, тайно презирать, но любить — никогда… Мы говорили о разном. О Боге и вере, о человеческих заблуждениях, о тех силах, что тянут человека вниз, к дьяволу, об исцелении души и тела и возможно ли одно без другого. Мне искренне жаль, что он умер, так и не приняв последнего причастия. Внезапно. Жалко. — Это слово в его устах прозвучало почти так же, как сказала мне Аленушка при нашей первой встрече. И он словно бы повторил вслед за ней: — Жалко.

— Мне кажется — его убили, — внезапно сказал я, набравшись духу. Лицо отца Владимира чуть дрогнуло, он поднял на меня ясный взгляд.

— У вас есть доказательства тому?

— Пока только предположения.

— Что вы намерены делать?

— Искать. Искать убийц.

— Возможно, Бог уже наказал их, — задумчиво произнес он. И добавил: — Вам будет трудно справиться в одиночку.

— Но вы же ведете свою борьбу почти один, я знаю.

— То другая борьба, она не касается мирских дел. И протекает не здесь, не на земле. Я — всего лишь служитель Божий. Ну что ж, мне пора…

Он подозвал к себе Аленушку, и она прижалась щекой к его ладони. В ее руке был уже целый букет цветов.

— Вот еще одна моя опора, — с улыбкой сказал отец Владимир, потрепав ее по льняным волосам. — Примите на прощанье мой совет: даже борясь со злом, не уподобляйтесь ему, не закрывайте свое сердце наглухо, иначе со временем и вы сами переродитесь. Вы перестанете различать границы — где ложь, а где правда, где дозволен человеческий, а где лишь Божий суд, который необратим ни для кого из нас, и это перерождение, эта мутация станет гибельна для вас. Вы и не заметите, как окажетесь под сенью дьявола… Приходите ко мне почаще. Прощайте, сын мой. Бог вам в помощь.

Дорога из городка N. как бы переходила в главную улицу поселка, которую венчала площадь, находящаяся в центре Полыньи. От нее уже лучами расходились маленькие улочки, вдоль которых располагались дома жителей. Некоторые строения имели весьма запущенный вид, другие, наоборот, говорили о достатке хозяев. После разговора с отцом Владимиром я не стал заходить к себе, а, пройдя поселок насквозь, спустился к озеру. По дороге мне вновь встретился медленно проезжавший джип «чероки», в котором сидели те же два человека из зондеркоманды Намцевича в камуфляже. Складывалось такое впечатление, что они словно бы патрулируют улицы, приняв на себя обязанности Петра Громыхайлова. Вернее, подхватив их из рук пьяного милиционера. Что ж, может быть, в этом и не было ничего плохого. Какая разница, кто следит за порядком? Шофер «чероки» был брит наголо, а сидящий рядом с ним носил модную косичку на затылке, перехваченную резинкой. Оба они повернули головы в мою сторону и еще раз внимательно оглядели меня. Я приветливо улыбнулся, поспешив дальше.