Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером

— Роскошь, правда? — спросила Ли, наконец она справилась с рюкзаком и растворила дверцы старого шкафа. — Я уж не знаю, как это у нас получилось, но все прелестно! Только жалко, одна кровать… — она глянула на него. — Придется тебе, Ник, сегодня спать на полу! — Ли скинула туфли и быстро расстегивала юбку. — Будь любезен, отвернись!

Поток слабого света лился в дверь и на середине комнаты соединялся с потоком света, идущим из окна. Ли быстро глянула из-под мокрых ресниц.

— Отвернись!

Он не хотел отворачиваться, он хотел увидеть и запомнить, как она раздевается. Он видел это уже тысячу раз, и каждый раз это было что-то совсем другое. Одежда на ней окончательно еще не просохла и прилипала к телу. Рука замерла на пластмассовых застежках, на линии белых пуговиц. Глаза чуть помутнели. Знакомая муть. До срыва, до крика расстояние в одно слово.

— Ник. Прошу тебя…

Однажды, желая уколоть побольнее, он сказал, что уже видел ее всю целиком, включая интимные места, и видел много раз, начиная с самых первых минут своей жизни. И уколол так, что Ли даже не ответила, только сильно побледнела и заперлась в своей комнате, а спустя час в запоздалой истерике разбила кулаком стекло серванта. Остались брызги крови на стенах и на ковре. Ковер пришлось выбросить.

Теперь он не отвернулся. Раскрыв красный зонтик, он разгородил натянутым на серебряные спицы сырым шелком пространство комнаты.

— Так тебя устроит?

— Дурак!

— А я знаю!

Сквозь маленькую ширму можно было различить ее силуэт, и он закрыл глаза.

— Пошли на море?

— Конечно…

По скрипу он определил, что она присела на кровать.

Можешь уже смотреть, — осторожно кончиками пальцев Ли разглаживала квадратик пластыря на своей пятке. — Как-нибудь доковыляю, наверно!

Захвативший их в дороге тропический ливень иссяк, иссяк совсем, не оставив на небе даже маленького облачка. Город был счастливо переполнен красным закатным солнцем и ветром.

Они ужинали в дешевой шашлычной: острое мясо, вареные овощи… Конечно, по рюмочке. Местная мадера оказалась совсем недурна, на десерт бананы. Все пока получалось, как намечено.

Увлекшись какой-то неясной глубинной своей мыслью, он забыл проследить за выражением своего лица и попался.

— Что-то вспомнил? — спросила Ли. Она стояла напротив за столиком, и губы ее были перепачканы банановой мякотью.

— Да!

— Неприятное?

— Последний звонок! — на этот раз он сказал правду, потому что можно было позволить себе немножко правды. — Знаешь, ма, я когда устаю, закрываю глаза и вижу одно и то же каждый раз. Я еще не говорил… Представляешь, дикий звон везде… Длинные, пустые, белые коридоры…

— Ты действительно устал.

Они вышли на пустой пляж. Спустились по крутым каменным ступеням. Никого, только ребристые топчаны разбросаны по черному песку. Ветер стих. Темная гладь до горизонта. Даже вокруг волнореза нет пены.

В дом на горе вернулись часа через полтора. Ли постелила на кровать спальники.

— Ник, ты не мог бы выйти на пару минут? — спросила она.

Он не вышел, а просто отвернулся. Ее это устроило. Он вышел из комнаты много позже, несколько часов спустя, невозможно было заснуть лежа с нею рядом, в одной постели, хоть и одетым, невозможно было прислушиваться к ее невыносимо тихому дыханию, ловить лунный блик в зеркале и шевелящуюся тень ее ресниц. Не уследить, непонятно, спит ли она? Губы чуть приоткрыты и доступны. Но нельзя! Даже шепотом ничего нельзя спросить, даже у самого себя.

Он спустился вниз и вошел в дом. Там на первом этаже все было застлано старенькими цветными циновками, мебели никакой — большая комната под лестницей. Он помнил, он осмотрел ее еще днем, комната походила на пустой огромный ящик, ящик с красно-зеленым ребристым дном, известковыми сырыми стенками и белой крышкой, посредине ящика стоял черный обшарпанный большой стол — высился массивный, на витых ножках.

В этой комнате днем собирались скульпторы. Со стаканами в руках, они каждое слово старались прокричать, каждую фразу выдавали, как под пыткой, жарко. Они размахивали руками, рисовали фломастерами на кальке и расплескивали в горячке зеленое сухое вино, все это стоя, расхаживая из угла в угол, пританцовывая, подпрыгивая на месте, хотя вокруг стола были разбросаны в беспорядке желтые плетеные стулья. Ночью в тишине пахло кислым молодым вином и гнилыми персиками. Во время ужина рассыпали перец, перец ощущался в темном холодном воздухе, острый, игольчатый запах, от него неприятно чесалось в горле.

Лампочки, ввинченные в массивную бронзовую люстру, отражали луну, пять белых точек в прозрачных шарах и никакого света. С тихим скрипом люстра покачивалась на своей цепи. Где-то здесь в темноте лежала собака. Почему-то он боялся наткнуться на нее ногой. Свисали по стенам какие-то мокрые веревки. Он накрутил одну веревку на руку. Нажал. Не порвалась.

Все окна огромной комнаты выходили во двор. Во все окна видны и луна, и сгрудившиеся под железным навесом скульптуры.

Противоположная стена упиралась в гору. За нею был только многокилометровый слой необработанного камня.

Встав посреди огромной гостиной, он тер пальцами надбровные дуги, это помогало глазам привыкнуть к темноте. Он опоздал на один день.

«Сегодня пятое августа, — соображал он, восстанавливая в себе порядок задуманного. — Мира сказала, что будет в доме скульптора четвертого… Она сказала, что, может быть, сразу уедет, а может быть, ей придется задержаться на пару дней… Должна быть здесь? Интересно, что она скажет, когда увидит меня? Если, конечно, увидит!»

Было так тихо, что показалось, часы на руке остановились. Поднес их к уху. Сделал шаг вперед и сразу наступил на собаку.

— Тихо! — Собака почему-то только заворчала, завозилась, кажется, она даже не проснулась. — Видишь, тикают! — сказал он шепотом, наклоняясь к ней. — Спи, животное… Спи!

Он ласково потрепал собаку, провел ладонью по буграм свалявшейся шерсти.

Нигде в доме не было света. Воздух в узком коридорчике сквозил, как в туннеле метро, он был ледяным. Чтобы не сбиться, приходилось держать руку на левой стене. Мысленно он видел план дома и мог бы по этому плану на выбор проверить три-четыре комнаты, где Мира могла находиться, беда в том, что умозрительная схема никак не контачила с конкретным пространством. Пространство было враждебно, и он почти запутался в нем.

«Нужно было в компанию вписаться, когда они пили… Легко бы узнал, где она, в каком месте, — говорил он себе. — Как я теперь найду? — спрашивал он себя и, конечно, улыбался. — Найду! Куда она денется?.. Найду! Находил уже… Только бы Ли не проснулась!»

В доме на ночь оставалось человек пять-семь, из них три брата хозяина, один малолетний, двое других — уголовники (не дай Бог, разбудишь такого, застрелит, не просыпаясь), несколько женщин. Открывая дверь, осторожно надавливая плоскую деревянную ручку, он старался даже не дышать.