Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером

Никого. Какие-то стеллажи, стулья посреди комнаты, мусор на полу. Пивная бутылка на подоконнике. Глаза уже настолько привыкли, что в лунном свете он отчетливо разглядел даже календарь. Лощеный прямоугольник был приколот к стене. Крупные черные цифры, стилизованный шрифт: март.

Он хотел поправить дело, перевернуть страницу. Недалеко что-то скрипнуло, еще раз… Рука, протянутая к календарю, повисла в воздухе на полпути.

«Если они меня застукают, скажу, искал туалет… Если не нарываться, не лезть в женские спальни, не хамить, то, действительно, не застрелят же они меня, в конце-то концов… Что я сделал?»

Он хотел уже возвращаться, когда заметил желтый отсвет на полу в конце коридора. Оказалось, это не конец коридора, а только крутой поворот. Остановился.

Дальше была полуоткрытая дверь, метров десять до нее. Хорошо видна яркая блузка, висящая на спинке высокого стула, она освещена. Лампа в его сторону, свет в лицо, и за лампой будто ничего, пусто.

Осознав вдруг, что он стоит на виду, и нет ни одного шанса остаться незамеченным, Ник только прикрыл ладонью глаза. Очень давно он запретил себе подглядывать за живыми людьми и теперь нарушил собственный запрет. Глаза привыкали, и за белым размытым кругом появились двое. Он не уходил, а они все не замечали его.

Легко скинутая на ковер плоская желтая туфля будто ударила. Движением головы отпущенные на свободу волосы… Поворот женского бедра, лица не видно, лицо в полосе темноты засыпано волосами, капельки педикюра… Маленькие пальчики вытягивались, нога была направлена прямо на него, а он хотел только разглядеть лицо. Потом голова запрокинулась так, что видны черные дырочки ноздрей. И он узнал Миру. Рука пошла вниз, и мокрая веревка болью прорезала ладонь. Он хорошо запомнил само движение вниз. Веревки были развешены по всему дому, зачем? Над Мирой (никаких сомнений, он все-таки нашел ее) склонился мужчина. Кто? Он не видел. Только шелк расстегнутой рубашки, темноватые пальцы, кольцо, цепочка… Мутное зеркало, удвоенная свеча — длинный черный фитилек, блестящая тарелка, очищенный мандарин, часы на столике…

«Предала!.. — ему потребовалось усилие, чтобы не крикнуть, чтобы остаться на месте. В это мгновение он хотел только убивать. — Зачем?.. — он нарочно заставлял себя смотреть, как два человека треплют друг друга и постели. Ярко в лицо горела лампа. — Какая же ты… Шлюшка!..»

Мужчина неприятно, смешно засвистел, завозился. Обнимая его, Мира повернулась таким образом, что под лампой оказался знакомый шрам. Всплыло ощущение крови на руках. Там, где теперь был шрам, сорок дней назад была просто спекающаяся, горячая дырка от пули. А потом, когда он украл Миру из госпиталя, когда он раздел ее, как ребенка, укладывая в постель, на этом месте было твердое розовое вздутие. Тогда еще не сняли швы. Ему стало больно, и он подумал, что если бы в самом начале спихнул шлюшку на рельсы под налетевший поезд, то шрама бы вообще никакого не было, все это белое тело разворотило бы на куски. А к данному моменту оно бы уже подшивало в земле.

Мужская темная рука протянулась и закрыла дверь. Лампу выключили, так что пропала и полоска внизу. Его так и не заметили. Смотреть не на что, он решил вернуться к себе в комнату.

Он уже соскучился по Ли, жадно хотел увидеть, как она спит (он сознательно раздувал в себе это желание). Может быть, неосторожным движением или звуком разбудить ее, сказать что-нибудь? Он брел, спотыкаясь, по темному чужому дому. Он хотел, и у него получилось. Наверное, так получилось впервые. Образ одной женщины вытеснил и ревность, и раздражение, вызванные другой. Он нарочно пытался противопоставить терпкий запах Миры, сладкий запах ее пота, острый запах каждого ее слова запаху матери. Спасаясь, он довел себя до того, что уловил этот запах: запах открытой книги, запах хрустнувшего в тонких пальцах ванильного печенья.

— «Я ненавижу свет однообразных звезд. Здравствуй, мой давний бред — башни стрельчатой рост… — легко припоминая ее любимое, шептал он уже в голос. — Кружевом камень будь и паутиной стань. Неба пустую грудь тонкой иглою рань…»

Он остановился у окна в большой общей комнате и смотрел на диск луны. Там, в темноте за стеклами мокро блестели кусты, за кустами темная фигура, слепленная из глины, железные стойки навеса, от них, как стрелки в детской игре, тонкие тени по двору.

Он не смог даже испугаться, когда кто-то подошел сзади. Скрипнула циновка. Мужской голос тихонечко выругался по-грузински…

С трудом он разлепил глаза. Он сидел на полу. Так же, в то же окно светила луна. Мизинцем он потрогал мягкое вздутие под волосами — несильно ударили, но умело. Кожа на черепе цела, крови нет. Только горячо стучит боль в поврежденный затылок. Подступила сладкая тошнота. Он определил: в левую руку сделали укол. Вероятно, есть след от инъекции, но в темноте его не разглядеть, чешется знакомо, что-то под кожу впрыснули. Оглушили и сделали укол.

Прежде чем потерять сознание, он успел подумать:

«Зачем это? Кому я нужен?»

В темноте, еще не проснувшись, она все вспомнила, но не смогла сориентироваться. Где дверь, где окно, Ли потеряла и поворачивала голову, ожидая, пока глаза привыкнут. Потом она разглядела зеркало в глубине комнаты, силуэт под зеркалом — вазочка с цветами. Автоматически всматриваясь и почти не различая своих черт, поправила волосы и только после этого поняла, что в комнате находится еще кто-то.

— Ник? — спросила она неуверенно. Она уже почувствовала, что сына рядом нет, а в зеркале рядом с ее смутным отображением колышется чужая тень.

— Пожалуйста, тише! — прозвучал совсем рядом незнакомый женский голос. — Они не должны знать, что я поднялась к вам.

— Может быть, свет зажжем? — спросила Ли, уже различая сидящую на стуле женщину. — В рюкзаке есть фонарик. — Не испытывая никакого страха или неудобства, Ли села на кровати, прижала к груди колени. — Я была бы вам благодарна, если бы вы посветили себе на лицо.

— Лиана Марковна, я хочу вас попросить, — в женском голосе прочитывалось смущение. — Вы, пожалуйста, поймите меня правильно, — она говорила с легким южным акцентом. — Нам лучше по-хорошему разойтись. В общем, это в ваших интересах.

— В моих интересах? Пожалуйста, возьмите фонарь, девушка, и посветите себе на лицо, я не могу разговаривать, если не вижу собеседника?

Внизу во дворе раздались шаги, радостно заскулила собака, и мужчина выругался по-грузински. Собака неприятно тявкнула и завозилась, вероятно, ее слегка отодвинули сапогом.

— Мира! — крикнули во дворе. В свете фонарика — незваная гостья прикрывала отражатель ладонью так, что получалась узкая полоса, — Ли увидела сначала голые женские ноги, потом шелковую рубашку. Мужская рубашка не была даже застегнута.