Виктор Лагздиньш - Ночь на хуторе Межажи. Смерть под зонтом. Тень

– Да, – важно кивнул старик, будто стоял с невестой у алтаря.

– Кого именно?

– Вота этого! – вытянутым пальцем он указал на Эрика, который при этих словах вымученно улыбнулся и помотал головой. – Он дал мне десять рублей.

– Расскажите, при каких обстоятельствах это произошло, гражданин Берданбело.

– Произошло? Совсем по–глупому, я вам уже написал. Рабочий день кончался, кругом никого, сижу я в своей будке и завариваю чай. Тут вижу, у ворот такси останавливается, вылезает из него вона этот юноша и прямиком ко мне. И так это широко–о улыбается.

«Держи, папаша, рыженькую и не говори, что это не деньги!» – и сует мне десятку.

«Что у тебя на уме?» – спрашиваю.

«Сколько в том штабеле листов? В высоту, а?» – и показывает мне в окно на стройплощадку, где у нас шифер.

«Не знаю», – я, значит, пожимаю плечами.

«Пятьдесят или меньше?»

«Больше, конечно».

«Значит, я выиграл – и десятка, папаша, твоя!» До смерти он обрадовался. Поспорил, вишь, с одним дураком, что в том штабеле не меньше как пятьдесят листов. На пять бутылок этого… коньяка. Ну, теперича тот, мол, будет рвать на себе волосы. Пусти нас, говорит, пересчитать, иначе дурень–то платить не захочет. А мне что, не крадут ведь. Десять рубликов… Кому они не нужны! Вот и вы, товарищ начальник, не задаром работаете. Сосчитали оба те листы и уехали себе. Честь по чести. Но вот кады в понедельник тот второй, усатый, с грузовиками приехал, на стройку ломился да начальника требовал, а потом кричал на меня: «Аферист! Аферист!» – тут я скумекал, что дело нечистое. Он, вишь ты, мелом что–то там начертил на штабелях, может показать. Сперва грозился меня зарезать, потом милицию вызвать. «Иди зови, – это я ему сказал. – Милиция вон в той стороне. А на объект я тебя все равно не пущу, потому как ты лицо постороннее!» Ну, а потом вы, товарищ начальник, объявились, и я вам сразу во всем признался.

– Как тот молодой человек был одет?

– В кожаном пальто с такими вроде погонами. И с виду солидный, грех плохое слово о нем сказать.

– Нет у меня кожаного пальто! – вскочил Эрик.

– Сядьте. Успокойтесь. Все выяснится. А вы, гражданин Берданбело, подпишитесь вот здесь и можете быть свободны. Когда понадобитесь, вызовем повесткой.

У дверей старик обернулся и сказал следователю с опаской:

– Тама… этот стоит.

– Не бойтесь, он вас не тронет.

Процедура повторилась во всех подробностях, только вместо старичка в кабинете возник гражданин из далекой южной республики Мендей Мендеевич Мнацоканов, в крови его бушевал природный темперамент, в душе царила трагедия. Следователю пришлось не раз призывать его к порядку – Мнацоканов ругался, пробовал затеять драку или принимался жалобно хныкать, требуя у Эрика назад свои деньги. Удивительно, однако, что до удаления буяна из кабинета дело не дошло.

В коридоре громко разговаривали на незнакомом языке, там собрались рыночные собратья Мнацоканова, чтобы выразить своим присутствием общественное мнение. Наконец Даука не выдержал, открыл дверь и потребовал тишины. И вдруг изменился в лице – встретился взглядом со смуглым мужчиной, который давеча на рынке бесстыдно пытался всучить ему марокканские мандарины по спекулятивной цене. Они узнали друг друга, наступила неловкая пауза. Харий вспомнил, как в комнатке ожидания в детской больнице толпились родители, и у всех свертки или авоськи с продуктами, и почти в каждой авоське мандарины, а у кого их не было, те будто чувствовали себя виноватыми, после получки непременно постараются мандарины купить, не разорятся ведь из–за нескольких рублей, сэкономят на чем–нибудь.

– Отдай мои деньги, сволочь!

– Предупреждаю в последний раз! Вы не имеете права никого оскорблять!

Мнацоканов на секунду затих, но, верно вспомнив о восьми сотенных, распалился вновь:

– Признавайся, какой шлюхе ты их сунул! У вас тут кругом шлюхи!

– Молчать! – Губы следователя сжались.

– Я… Да хоть мать, хоть дочь – я любую…

– Сержант! Спуститесь к дежурному и принесите бланк протокола. За мелкое хулиганство…

Мнацоканов смекнул, что дело пахнет керосином, и угодливо заверещал про большую дыню, которую он принес с собой и оставил в коридоре.

Полдыни ему пришлось съесть самому, когда его доставили в управление, где на следующее утро сердобольный судья приговорил его к десяти суткам общественно полезной работы по подметанию улиц, а вторую половину у него в камере стащили, стоило ему на минутку задремать. Потом за парашей он нашел лишь обглоданную кожуру.

Следователь и Эрик Вецберз остались в кабинете одни. Снова вопросы и ответы, но никакой ясности они не внесли. Оба раза в пятницу, когда жулик появлялся на рынке, совпадали со временем, на которое у Эрика не было алиби, – он не мог вспомнить, с кем в тот день обедал, и не имел ни одного свидетеля, кто бы мог подтвердить, что вечером после работы он ездил к мотористу пожарной команды. И как нарочно, будто для того чтобы позлить их обоих, доносились из коридора громкие возмущенные голоса южан – они бегали от одного начальника к другому с жалобой на Хария Дауку.

– Вы мне не верите, – мрачно подытожил Эрик. – Но посудите сами, где тут логика! У меня жена, которую я люблю, и дочь, в которой я души не чаю…

– Сколько ей?

– Скоро три.

– А моя уже в третьем классе.

– У меня старуха мать, она мне очень дорога… У меня работа, квартира… Более того… Я знаю, что меня решили выдвинуть кандидатом в местные Советы… Насколько я понял, у этого южанина выманили восемьсот рублей… Это немало, мой трехмесячный оклад, но… Подумайте логически… Я всего третий или четвертый раз в милиции! Впервые попал сюда мальчишкой, потом – когда паспорт получал, и вот теперь…

– Я тоже когда–то думал, что моим сильнейшим оружием будет логика, а оказалось, нелогичного в преступлениях отнюдь не меньше. У самого счет в сберкассе, личная машина, а вымогает сторублевую взятку или крадет краски на пятьдесят рублей для дачи…

– Насмотрелись заграничных фильмов… Там за деньги каждый готов душу продать!

– Правильно! Садитесь, пять! Стефенсон изобрел паровоз, чтобы загрязнить атмосферу. Все хорошее идет с востока, а плохое – с запада. Логично то, что квартира скупщика краденого закрыта обитой железом дверью с парочкой французских замков – и все–таки его обворовывают, и нелогично, что честный во всем остальном человек покупает в подворотне сорванную с кого–то шапку и не только не чувствует угрызений совести, но даже рад своей дешевой покупке. Я столько раз разочаровывался в логике, что теперь верю одним лишь фактам. А факты говорят не в вашу пользу, Гражданин Мнацоканов утверждает, что это вы его обжулили, сторож стройплощадки Берданбело показывает, что это вы подкупили его десяткой, а вы не можете противопоставить ни одного достаточно серьезного аргумента.