Виктор Лагздиньш - Ночь на хуторе Межажи. Смерть под зонтом. Тень

– Они все заодно! Они хотят выжать из меня деньги. Этот южанин мне в глаза сказал: гони деньги и гуляй себе на здоровье.

– Будете вы гулять или не будете, это от гражданина Мнацоканова не зависит. – Следователь быстрым движением выдвинул верхний ящик стола и положил перед Эриком отпечатанный типографским способом лист среднего формата. – Случаем не знакомы с этим гражданином?

Если бы Даугава внезапно вышла из берегов и начался потоп или Бастионная горка вдруг превратилась в действующий вулкан – вряд ли это поразило бы Эрика сильнее.

– Моя фотография… Это я… – шептал он. Губы вмиг пересохли. А взгляд запрыгал по крупно набранным строчкам:

«Разыскивается преступник… Рост около 182 см, манера говорить интеллигентная, глаза голубые, волосы темные, слегка курчавые…»

– И рост точно… Как раз метр восемьдесят два… – прошептал Эрик, затем с мольбой взглянул на Дауку, как если бы тот мог что–либо изменить в его пользу.

– Может, напишете объяснительную заново? Есть еще такая возможность.

– Кто вам дал мою фотографию?

– Это не фотография, а рисунок по фотороботу. На основе словесных показаний гражданина Мнацоканова, сторожа Берданбело и того водителя такси, который возил преступника и Мнацоканова по Риге. К сожалению, таксист заболел и в опознании принять участие не смог.

– Я видел, как такие рисунки делают… В кино… – непонятно почему взялся объяснять Эрик. – Подбирают разные части лица…

– Этот очень удачный.

– Я впервые попал в такое положение: наверно, мне трудно будет доказать свою невиновность, но…

– Вы не должны доказывать свою невиновность, я должен доказать вашу вину. Полагаю, что сумею это сделать. Даю вам последний шанс изменить показания. К тем, кто признает свою вину, суд относится мягче.

– Мне оставаться здесь? Или меня тут же арестуют? – встав, спросил Эрик с чувством собственного достоинства. С растерянностью он уже справился. – Надеюсь, вы быстро найдете настоящего виновника.

Харий Даука колебался. Предъявить Вецберзу конкретное обвинение или нет? Будь в биографии парня хоть одно темное пятно, он ни минуты бы не сомневался.

Нет, никуда он не денется, решил наконец следователь. Найду, когда понадобится…

– Можете быть свободны, – сказал Даука.

– Надеюсь, меня отвезут назад. Ведь без шапки и пальто я не могу ехать автобусом.

– Странный вы человек. Другой на вашем месте бросился бы отсюда сломя голову, а вы еще требуете карету. Ах да, – иронически добавил Харий, – на вас абсолютно нет вины, я совсем запамятовал… – Он набрал номер. – Мне дежурного…

Эрик молчал мрачно и решительно.

– В следующий раз так не поступайте, – сказал следователь, ожидая, пока дежурный возьмет трубку. Он чувствовал невероятную усталость. Это все из–за Айги. Врачи не обнадеживали: никаких изменений, а это значит, нет изменений к лучшему. – Мне, может, легче доставить вас в надежное место, чем раздобыть транспорт, чтобы отвезти обратно на завод.

– Меня это не интересует. Я к вам в гости не напрашивался.

– Лучше бы помолчали. – И в трубку: – Мне тут одного на «Варавиксне» подбросить. Ничего, он подождет, пока кто–нибудь поедет в ту сторону…

Эрик оставил кабинет, не сказав ни «до свидания», ни «прощайте».

Эти листки с фотографией где–то вывешены, с ужасом подумал он, входя на территорию завода.

По цехам уже ходили слухи, распускал их Витольд.

– Моя вытрезвиловка этому чистоплюю боком выйдет! Со мной по–хорошему – и я ничего, а кто на меня – берегись! У меня везде свои люди.

Разгадка была на редкость простой: у рынка, недалеко от вытрезвителя, находилась информационная витрина, где вывешивались фотографии объявленных к розыску преступников. Вечером Витольд случайно взглянул на нее и увидел своего врага, а утром позвонил в милицию и назвал фамилию и место работы разыскиваемого.

Глава четвертая

Вначале похоронная процессия двигалась медленно, но вот распорядитель взглянул на часы и незаметно прибавил шагу, чтобы уложиться в срок. Он хотя и работал по графику, составленному, правда, с учетом десятиминутного отдыха между процессиями, но наметанным глазом видел, что тут без речей не обойдется и на всякий случай не мешает минуту–другую сэкономить.

Первой, отделившись от остальных провожающих, за гробом Камбернауса шла его мать, и Зайга подумала, что ей, должно быть, уже за восемьдесят, так как Райво родился поздно – ей тогда было сорок пять.

С черным шелковым шарфом на голове, в черном пальто и черных туфлях на небольшом каблуке, она, пошатываясь и моментами чуть не падая, держалась позади гроба. Когда–то это была стройная женщина, а теперь сгорбленная исхудавшая старуха. Прежде чем гроб закрыли крышкой, она торопливо поправила подушку в головах сына, и всем бросилось в глаза, как сильно у нее дрожат руки. Как при болезни Паркинсона. Однако Зайга не спешила с выводами, она отлично помнила, что эта особа всегда прикидывалась хилой и легкоранимой, но стоило кому–нибудь задеть интересы небесного создания, как на ваших глазах она превращалась в разъяренную тигрицу. На памяти Зайги она никогда не поступалась своими интересами. Разве что из–за Райво. Может быть. Может быть, только ради него.

Считайте меня сухой и бессердечной, но даже в такую минуту мне ее не жаль! А тебя, Райво Камбернаус, я ненавижу! И презираю! Еще как презираю!

Перед гробом несли два венка – один от спорткомитета, другой от товарищей по команде. Из разговоров Зайга поняла, что объявления в газете не было, это мать всех обзвонила и пригласила лично. Объявление вряд ли привело бы их на кладбище, так как Райво держался высокомерно и его не любили.

Процессия, с Зайгой в самом хвосте, петляла, уходила все глубже в низкорослый сосняк. Здесь могилки были свежее, не успели еще обрасти декоративными кустарниками. Там и сям виднелись кучи белого песка, с краю высилась гора жухлых листьев, оберточной бумаги, увядших цветов и венков.

Гроб больше не открывали и после краткой речи опустили в яму. Могильщик зачерпнул лопатой песок, обошел с нею провожающих. Первые три горсти бросила мать Камбернауса, и этот троекратный стук заставил Зайгу вздрогнуть. Потом каждый бросил в могилу свою горсточку. Комья песка глухо ударялись о крышку гроба.

Сперва ты погребла меня, злющая баба, а теперь хоронишь своего сына, никого у тебя не осталось на свете. Тебя будет преследовать рок, как и меня. Ничего у тебя не остается!

Могильщик раздал присутствующим мужчинам лопаты, и все дружно принялись засыпать могилу.

Бум… бум… бум… бум…

Зайга спохватилась, что стоит с закрытыми глазами и что–то бормочет. Проклятия, что ли? К счастью, она была позади всех и никто ничего не заметил.