Агата Кристи - Треснувшее зеркало

— Они все живут в страшном напряжении, все актеры и актрисы. Их жизнь требует больших усилий. У большинства людей всегда свой врач, который знает особенности их организма и нервной системы. У Мориса Гилхриста очень солидная репутация. Он уже много лет консультирует миссис Грегг. Может, вы читали, она в последние годы много болела, долго лежала в клинике. И только год назад к ней вернулись силы и здоровье.

— Понятно.

Хейли Престон, казалось, испытал облегчение оттого, что на сей раз его ответ удовлетворил Крэддока.

— Вы, наверное, захотите поговорить с мистером Раддом, — предложил он. — Он будет… — Престон посмотрел на часы, — он приедет со студии минут через десять, если вас это устроит.

— Отлично, — ответил Крэддок. — А пока скажите мне, доктор Гилхрист сейчас здесь?

— Здесь.

— Я хотел бы поговорить с ним.

— Да-да, конечно. Я сейчас позову его.

Молодой человек вышел. Дермот Крэддок в задумчивости стоял на верхней площадке лестницы. Разумеется, выражение лица, описанное миссис Бэнтри, могло быть плодом ее воображения. Эта женщина, думал он, склонна к поспешным выводам. С другой стороны, продолжал размышлять Крэддок, вполне вероятно, что вывод, который она сделала, был верным. Даже если Марина Грегг и не выглядела, как леди Шэлотт, увидевшая страшное знамение, она вполне могла обнаружить нечто, вызвавшее ее гнев и досаду. Нечто, что заставило ее забыть о гостье, с которой она разговаривала. Вероятно, по лестнице поднимался некий неожиданный гость. Или незваный гость.

Он обернулся на звук шагов. Возвратился Хейли Престон вместе с доктором Морисом Гилхристом. Доктор Гилхрист выглядел совсем не так, как представил его себе Дермот Крэддок. Никакой вкрадчивости, ничего театрального. Он производил впечатление человека прямого, мягкого, суховатого. Одет он был в костюм из твида, на английский вкус несколько пестроватого. Густые темные волосы и наблюдательные, проницательные темные глаза.

— Доктор Гилхрист? Старший инспектор Крэддок. Можно пару слов наедине?

Доктор кивнул. Повернувшись, он прошел по коридору почти до конца, отворил дверь и пригласил Крэддока войти.

— Здесь нас никто не побеспокоит, — произнес он.

Очевидно, это была его комната, довольно уютно обставленная. Доктор Гилхрист указал гостю на стул, а затем сел сам.

— Как я понял, — начал Крэддок, — миссис Марина Грегг не в состоянии беседовать с кем бы то ни было. Что с ней, доктор?

Гилхрист слегка пожал плечами.

— Нервы, — ответил он. — Если бы вы сейчас стали задавать ей вопросы, минут через десять она была бы на грани истерики. Я этого допустить не могу. Если хотите, можете прислать полицейского врача. Я готов поделиться с ним своими соображениями. На предварительном дознании она не присутствовала по той же причине.

— Как долго это может продлиться? — спросил Крэддок.

Гилхрист посмотрел на него и улыбнулся. Улыбка у него была приятная.

— Хотите знать мое мнение не как врача, а просто как человека? В ближайшие двое суток непременно наступит момент, когда она не только будет готова встретиться с вами, но и будет умолять об этом. Ей захочется задавать вопросы. Она захочет сама отвечать на ваши вопросы. Все они такие! — Он подался вперед. — Я попытаюсь по мере возможности объяснить вам, инспектор, что заставляет этих людей вести себя подобным образом. Жизнь в мире кино — это жизнь в постоянном напряжении, и чем больше тебе сопутствует удача, тем больше напряжение. Живешь все время, весь день на виду у публики. Работа на съемочной площадке тяжелая, монотонная, растягивающаяся на долгие часы. Приходишь с утра, сидишь, ждешь. Отрабатываешь свой эпизод, который снимают и переснимают бессчетное число раз. Если репетируешь в театре, чаще всего приходится репетировать целый акт или по крайней мере часть акта. Там все выдержано в логической последовательности и все более или менее ясно и понятно. На съемках в кино нет никакой последовательности. Это очень монотонное, изнуряющее занятие. Изматывает до предела. Конечно, при этом живешь в роскоши, есть успокоительные средства, ванны, кремы, присыпки и врачебный уход, есть возможность пойти на прием, вокруг тебя люди, и ты постоянно на виду у всех. Но нет времени отдохнуть, нет времени хоть когда-нибудь расслабиться…

— Это понятно, — вставил Крэддок. — Да, я все прекрасно понимаю.

— И еще одно, — продолжал Гилхрист. — Если тебе удается сделать карьеру, значит, ты принадлежишь к определенной породе людей, которых, как я знаю по опыту, постоянно мучает неуверенность в себе. Ужасное чувство несостоятельности, страха, что не сможешь сделать того, что от тебя потребуется. Говорят, актеры и актрисы тщеславны. Неправда. Они не самовлюбленны, они одержимы собой. И им постоянно нужно одобрение. Их нужно непрерывно ободрять. Спросите Джейсона Радда. Он вам скажет то же самое. Надо заставить их поверить, что у них все получится, прогонять бесконечно одно и то же, подбадривая до тех пор, пока не добьешься нужного эффекта. Но они всегда сомневаются в себе. Все это делает их, говоря обычным, не профессиональным языком, нервными. Ужасно нервными! Просто ком нервов. И чем хуже у них нервы, тем лучше они работают.

— Любопытно, — проговорил Крэддок, — очень любопытно. — Он помолчал и добавил: — Хотя я не совсем понимаю, почему вы…

— Почему я стараюсь помочь вам понять Марину Грегг, — подхватил Морис Гилхрист. — Вы, разумеется, видели ее фильмы?

— Она отличная актриса, — признал Крэддок, — отличная. У нее есть индивидуальность, красота, гармоничность.

— Да, — подтвердил Гилхрист, — все это в ней есть. Но ей пришлось чертовски много работать, чтобы добиться успеха. Когда она работает, нервы у нее совсем сдают, а она женщина физически не очень крепкая. Во всяком случае, недостаточно крепкая для такой работы. Людей с ее темпераментом охватывает то отчаяние, то восторг, и она ничего поделать с этим не может. Ей в жизни пришлось много выстрадать. По большей части по своей вине, но не только. Ни один из ее браков не был счастливым, за исключением, пожалуй, последнего. Она замужем за человеком, который нежно ее любит на протяжении уже многих лет. Она нашла убежище в этой любви и счастлива. По крайней мере сейчас. Трудно сказать, сколько это продлится. Вся беда в том, что либо она думает, что наконец дошла до тихой гавани или того момента в жизни, когда все, как в сказке, исполняется, тогда ей кажется, что она никогда больше не будет счастлива. Либо ее охватывает глубокая хандра, она воображает себя женщиной с разбитой жизнью, не познавшей любви и счастья, испытать которые ей уже не суждено. — Он сухо добавил: — Если бы она смогла остановиться где-то посередине, это было бы замечательно для нее, но мир потерял бы великолепную актрису.