Лидия Гинзбург - Агентство Пинкертона [Сборник]

— Что же он говорит, мой мальчик?

— Он говорит, — Крейн побагровел, — что некоторым дамам музей буду показывать я, потому что некоторые дамы, по его словам, предпочитают блондинов. Это оскорбление, сэр.

Мистер Джиль отечески рассмеялся.

— Так. И вы решили, мой мальчик, что первое же дело вам послужит трамплином, и что мы, с нашими дамами и епископами, после вашего прыжка останемся далеко позади. Что делать, старший персонал нашей организации владеет профессиональной тайной проникновения в сердца и умы. Десятки охотников за удачей, десятки карьеристов всех разновидностей прошли через мои руки. Вы, Крейн, принадлежите к разновидности все более редкой и, очевидно, обреченной на вымирание. Вы — романтический карьерист.

Крейн всем телом надвинулся на письменный стол.

— Мак-Парланд… Вы слыхали о Мак-Парланде? Он тоже был романтическим карьеристом. Двадцати трех лет отроду он явился к Нату Пинкертону и довольно грубо потребовал настоящей работы. Ему дали страшное дело, такое, что по сравнению со всеми другими возможностями смерть (по крайней мере быстрая) казалась далеко не худшим исходом. Мак-Парланд выиграл дело; только в его мозгу произошли некоторые… изменения. О, не думайте, чтобы это мешало ему в работе! Напротив того, Крейн… напротив того.

Руки Крейна были холодны, как камень, и холодная дрожь проходила через его тело, как ток, от ногтей до затылка.

— Мой бедный мальчик, наши конторщики и наши преступники показались вам несколько бутафорскими. Вы вообразили, пожалуй, что под очками мистера Бангса прячется пара ласковых голубых глаз. Поверьте, взгляд главноуправляющего… Впрочем, не в этом дело, — дело в гордости. С Запада люди привозят хлеб, железо и гордость, которых не хватает в центральных штатах.

Мистер Джиль опустил лоб в раскрытую ладонь.

— О, зачем человек спешит, — мистер Джиль говорил теперь голосом тихим и почти что печальным, — зачем человек из гордости торопит события, пока они не взвешены, не измерены и не названы по имени. Крейн, вы еще увидите настоящие вещи. Быть может, вы увидите смерть. Вы несомненно увидите отчаяние; вы увидите ненависть… не ненависть человека к человеку, но ненависть людей к людям, которых они не знают в лицо.

Тогда Крейн, как некогда Мак-Парланд, спросил почти грубо:

— Когда я увижу это?

— О, в свое время, — мистер Джиль быстро переменил позу и голос, — не знаю, мой мальчик. Я еще не уполномочен ознакомить вас с этой стороной дела, как говорит наш приятель Сайлас. Впрочем, на четвертый день — такой разговор со своим ближайшим начальником! И это при дисциплине, так сказать, военного характера, которая, как вы, вероятно, уже успели заметить, присуща нашей организации! На вашем месте я бы возгордился, мой мальчик.

— Слушаю, сэр, — сказал Крейн.

— Да, да. На вашем месте я бы даже считал, что отчасти приблизился к цели. А знаете, Крейн, бывали ведь случаи, когда молодые люди, вот вроде вас, в последнюю минуту сами уклонялись от настоящего дела…

— Я не сделаю этого, — сказал Крейн.

— Да, однако бывали случаи…

— Сэр, уверяю вас честью… Как трудно, как ужасно, как смертельно бы ни было то, что меня ожидает… Я клянусь, если нужны клятвы…

— Нет, зачем же? Ни вы, ни я этих слов не забудем. Зачем же, в сущности, клятвы? Ступайте, мой мальчик. И главное — не падайте духом. Говорю вам, как старый, опытный человек, который с первого взгляда почувствовал к вам искреннее расположение.

В дверях кабинета Крейн встретился с Сайласом. Сайлас был изящно одет и поощрительно улыбнулся Крейну. Крейн закрыл за собой дверь.

— Хорошо! Все-таки я клянусь… Я им покажу, какое железо люди привозят с Запада! Я клянусь — через три дня, ие позже, я заслужу их доверие, — будь они прокляты!

— Крейн! Крейн! — закричал Сайлас, высовываясь из кабинета. — Подождите! Мистер Джиль хочет вам дать поручение. Что-то кому-то сообщить или какой-то пустяк в этом роде.

Сайлас заставил себя ждать не более пятнадцати минут.

Крейн, вероятно, помнит ту особу в музее? Разумеется, Крейн помнит, — довольно вздорная женщина… Дамы, видите ли, всегда осложняют жизнь, но дама, у которой разыгралось воображение, положительно небезопасна.

Миссис Гульд — жена молодого Перси Гульда. Молодому Перси Гульду тридцать четыре года и он лично стоит не более двух миллионов. Но молодой Перси Гульд — сын старого Перси Гульда из Бостона. Старый Гульд — самая хитрая собака в Новой Англии, и поэтому в точности никому ничего не известно, но, кажется, дело дошло уже до восьмизначной цифры (Сайлас заметно оживился, потому что цифры от семизначных и выше действовали на него возбуждающе). Так вот, миссис Гульд, жена молодого и невестка старого Перси Гульда, несколько раз уже с большим шумом врывалась в агентство, — что нежелательно… по целому ряду причин.

— Агент Пинкертона, милый Крейн, не агент Пинкертона, если он не умеет разговаривать с дамами. Ваши природные данные, милый Крейн, позволяют надеяться… Словом, мы решили начать втягивать вас в работу — разумеется, постепенно.

Для начала предстояло отправиться к миссис Гульд и лишний раз уверить ее в том, что агентство бодрствует; агентство ручается; агентство просит выжидать события, сохранять спокойствие, питать доверие и избегать огласки…

— Главное, Крейн, вы должны своевременно исчезнуть, изумив ее вежливостью и по возможности не дав ей произнести ни слова, — в этом и состоит умение агента разговаривать с дамами.

— Не должен ли я, сэр, сегодня же явиться с отчетом?

— Полагаю, что отчет о вашей беседе с миссис Гульд позволительно отложить до завтра.

— Не думаете ли вы, сэр, что мне следовало бы иметь некоторое понятие о сущности этого дела?

— Нет, я не думаю этого, — просто ответил Сайлас.

Железные дороги. — Дом Гульдов. — Шофер.

Перси Гульд-старший, крупный фабрикант в Бостоне, был недоволен сыном, потому что тот по окончании университета не изъявил желания посвятить свою жизнь текстильной промышленности. Перси Гульд-младший был недоволен отцом, потому что, по его мнению, тот пользовался устарелыми способами обогащаться.

— Наше будущее, — утверждал Перси Гульд-младший, — это банки и железные дороги. У старика не хватает полета фантазии…

И в самом деле, только от старческих глаз могли укрыться поразительные перспективы железнодорожного дела.

«Монархический принцип, — писал в конце девятнадцатого века известный знаток Америки; — монархический принцип, устраненный из области американского государственного управления, снова заявляет о себе в не менее важных областях промышленности, торговли и транспорта. Американские железные дороги, предприятия, которые не имеют в Старом Свете ничего себе равного, суть вместе с тем предприятия частные».