Дик Фрэнсис - Отражение

Ага, — сказал Джереми. — Конец.　

Мы пошли на кухню — подумать и подкрепиться.　

Плохо дело, — сказал он. — А вообще-то эта затея с самого начала была обречена на провал.　

Я отхлебнул шампанского и медленно процедил его сквозь зубы.　

Мне кажется, — не спеша начал я, — можно добиться большего, если напечатать этот негатив не на бумагу, а на другую пленку.　На другую пленку? Которую в камере заряжают? А разве это возможно?　Ну да. Печатать можно на что угодно. Главное, чтобы был эмульсионный слой. А фотоэмульсией можно покрыть практически все. Понимаешь, печатать　

можно не только на бумаге. Покроешь эмульсией холст, например, и печатай на нем. А хочешь — на стекле. Или — на дереве. Можно даже на тыльной стороне руки напечатать — надо только немного постоять в темноте. Вот как!　

Господи!　Но, конечно, только черно-белые пленки, не цветные, — добавил я и, отхлебнув шампанского, предложил:　Ну что, попробуем еще?　Тебе, правда, нравится этим заниматься? спросил Джереми.　Что ты имеешь в виду? фотографию… или фототрюки?　И то и другое.　Ну… пожалуй, да.　

Я встал и вернулся в лабораторию. Джереми пошел следом. В тусклом красном свете я вытащил чистый ролик высокочувствительной пленки «кодак- 2556», размотал его с катушки в длинную полоску и разрезал на пять кусков. Потом, прижав их по очереди к прозрачному негативу с пятнами, сделал новые фотоотпечатки, каждый раз при разной выдержке: от одной до десяти секунд, и потом положил их в ванночку с проявителем. Джереми поболтал пинцетом в ванночке и выжидательно наклонился над ней.　

Вынув каждый кусочек пленки из проявителя, мы сунули его в ванночку с закрепителем, промыли и в конце концов получили пять новых позитивов. С этих позитивов, повторив заново всю процедуру, опять сделали негативы. Включив свет, я обнаружил, что новые негативы стали гораздо более плотными, чем те, с которых я начинал. На двух из них можно было различить изображение… пятна обрели очертания.　

Почему ты улыбаешься? — допытывался Джереми.　Смотри, — сказал я и поднес к свету полоску негативов.　

Он посмотрел на них и сказал:　

Пятна теперь ясней видны. Но все равно ничего разобрать нельзя.　Ошибаешься. На снимке — мужчина и девушка.　

Откуда ты знаешь?　Со временем научишься читать негативы.　

Вид у тебя самодовольный, — проговорил Джереми.　

Честно говоря, — сказал я, — я ужасно собой доволен. Давай допьем шампанское и перейдем к следующему этапу.　Какой будет следующий этап? — спросил он, когда мы сидели в кухне и потягивали шампанское.　Сделаем позитивные отпечатки с новых негативов. Черно-белые отпечатки. Вот так сюрприз!　Да что тут смешного?　Голая девушка, вот что.　

Он чуть было не опрокинул бокал.　

Шутишь?　Грудь видишь? — засмеялся я. — Это самая четкая часть негатива.　Ну а… это… ее лицо?　Скоро увидим. Есть хочешь?　Ну и дела! Уже час дня.　

Съев ветчину с помидорами и тосты из черного хлеба и допив шампанское, мы вернулись в лабораторию.　

Печатать фотографии с таких слабых негативов было все равно сложно: снова мог получиться белый или темно-серый снимок, размытый, с плохо проработанными деталями. Необходимо было определить нужную выдержку, в подходящий момент вытащить проявляющийся снимок и опустить его в закрепитель. После нескольких попыток с каждым из двух лучших негативов я, наконец, получил три довольно чистых отпечатка. Теперь, по крайней мере, можно было разобрать, что именно сфотографировал Джордж. Включив свет, я внимательно рассмотрел их, потом приставил просмотровую лупу — ошибки быть не могло.　

Ну, что там? — спросил Джереми. — Все прекрасно? Даже не верится. Где же победный клич? Ты что, не рад?　

Я повесил негативы ^ сушильный шкаф и молча вылил ванночки с проявителем.　

Да что же там? — спросил Джереми. — В чем дело?　Это настоящий динамит, — сказал я.　

Взяв готовые негативы, мы с Джереми поднялись наверх, и я включил эпидиаскоп. Нагреваясь, аппарат, как обычно, тихо загудел.　

Что это? — спросил Джереми.　Никогда не видел? — удивился я. — Вообще, он довольно старый, еще от Чарли мне достался. Слайды кладутся на основание, а увеличенное изображение проецируется на экран или, в данном случае, на стену. Проецировать можно все, что хочешь: книжные страницы, иллюстрации, фотографии, письма, даже засушенные листья. Тут дело в зеркалах.　

В эпидиаскопе все еще лежала фотография Элджина Яксли и Теренса О'Три. Когда я включил его, на стене появилось все то же четкое изображение.　

За окном сгущались сумерки. Я задернул занавески, и фотография ярко засияла в темноте. Через минуту я вынул снимок из зажимов, положил на его место полоску негативов, которая получилась наиболее удачно, сфокусировал объектив, дал большое увеличение и по порядку стал смотреть их.　

Несмотря на неважное качество негативов, они словно запульсировали на стене. На первом я увидел верхнюю часть тела какой-то девушки и на уровне ее груди — голову и плечи мужчины. Голые, лица обращены друг к другу. Руками мужчина поддерживал грудь девушки, прижавшись ртом к соску.　

О, господи! — пролепетал Джереми.　

Мм-да, — сказал я. — Хочешь посмотреть остальные?　

Я не думал, что при увеличении это будет так ужасно.　

Второй негатив изображал ту же сцену, на сей раз снимали под другим углом. Грудь девушки теперь была видна меньше, зато полностью открывалось лицо мужчины.　

Это обычная порнография, — сказал Джереми.　Да нет…　

Я вынул из зажима второй негатив и показал третий. Теперь картина изменилась. События разви

вались. Девушка, лицо которой на сей раз было четко видно, лежала на спине, колени раздвинуты. На ней лежал мужчина, его голова повернута в профиль. Рукой он сжимал грудь женщины, и то, чем они занимались, не вызывало никаких сомнений.　

Оставалось неясным, где были сделаны фотографии. Установить это я не смог: за исключением　

людей, все остальное на пленке было серо.　

Я выключил эпидиаскоп и включил свет в комнате.　

А почему ты считаешь, что это не порнография? — спросил Джереми. — Что же это такое?　Я их знаю, — сказал я. — Знаком с ними.　

У него глаза полезли на лоб.　

Скажи мне как юрист… — продолжал я. — Предположим, ты узнаешь после смерти человека, что он занимается шантажом. Что ты сделаешь?　Ты серьезно?　Абсолютно…　Ну… э… во всяком случае, его нельзя преследовать в судебном порядке.　Значит, сделать ничего нельзя?　

Он нахмурился.　

Ты не мог бы выразиться поточнее?　Пожалуйста.　

И я рассказал ему о Джордже Миллейсе, об ограблениях, о нападении на Мари Миллейс и о поджоге дома, об Элджине Яксли, Теренсе О'Три и пяти убитых лошадях, и о любовниках.