Дик Фрэнсис - Отражение

Возможны два варианта. 　

Первый: Дана ден Релган — ваша дочь, и вы I остоите в кровосмесительной связи.　

Второй: Дана ден Релган вам не дочь, но　

почему, в таком случае, вы выдаете ее за дочь? Не хотите ли вы, любезнейший, заполучить в сети некоего члена „Жокей-клуба“? А может, надеетесь и в клуб проникнуть, а там и еще что-нибудь перепадет?　

Я мог бы, конечно, послать фотографии лорду Уайту, но с этим можно подождать, если вы согласитесь на мое предложение.　

Ждите звонка.　

Искренне ваш,　

Джордж Миллейс».　

Лорд Уайт кончил читать и поднял на меня глаза. Передо мной был старик. Румянец влюбленности погас, на посеревших, ввалившихся щеках обозначились глубокие морщины. Я отвернулся, разглядывая свои руки, ноги, нелепые розовые кусты за окном. Я готов был смотреть куда угодно, лишь бы не видеть этого раздавленного человека.　

Откуда у вас эти фотографии? — спросил он после долгого молчания.　После смерти Джорджа Миллейса его сын передал мне ящик с некоторыми работами отца. Там я нашел эти снимки.　

Последовала еще одна мучительная пауза, потом, собравшись с силами, он снова спросил:　

Вы пришли ко мне… Хотите, чтобы я вам… заплатил?　

Проглотив застрявший в горле комок, я ответил, стараясь скрыть волнение:　

Сэр, вы, возможно, не обращали внимания, но люди обеспокоены тем, сколько власти забрал в последнее время Айвор ден Релган.　

Услышав это имя, лорд Уайт вздрогнул, потом уставился на меня и долго не отводил недружелюбного взгляда голубых глаз.　

И вы решили положить этому конец.　Да, сэр.　

Он помрачнел и, словно пытаясь освободиться от душившего его гнева, злобно бросил мне в лицо:　

Это не ваше дело, Нор.　

Я ответил не сразу. Мне было нелегко прийти сюда. Я потратил много сил и нервов, прежде чем убедил себя, что это все-таки мое дело.　

Сэр, — неуверенно начал я, — если вы искренне верите, что неожиданный взлет Айвора ден Релгана не имеет никакого отношения к чувствам, которые вы питаете к Дане ден Релган, то я покорнейше прошу меня извинить.　

Лорд Уайт промолчал. Тогда я заговорил снова:　

Неужели вы искренне верите, что конный спорт выиграет от платных распорядителей? Если да, простите меня.　Подите прочь, — сказал он хрипло.　До свидания, сэр.　

Я встал и направился к двери, но на пороге лорд Уайт окликнул меня:　

Подождите, Нор… Мне надо подумать.　

Я растерянно обернулся.　

Сэр, — вновь обратился я к нему, — все так уважают и любят вас… Никто не мог равнодушно идеть, что с вами происходит.　Не уходите, Нор. Присядьте, прошу вас.　

Нет, его голос не смягчился. В нем по-прежнему слышался упрек, осуждение и… готовность защищаться.　

Я снова сел в кресло. Лорд Уайт подошел к окну и, повернувшись ко мне спиной, долго стоял, погруженный в свои невеселые мысли, и смотрел в　

сад на голые замерзшие кусты роз.　

Не помню, сколько времени прошло. Окажись я　

на месте лорда Уайта, мне тоже было бы над чем　

поразмыслить. Когда он, не оборачиваясь, заговорил 1вновь, голос его был спокоен и тверд.　

Скажите, — спросил он, — сколько людей видели эти фотографии?　Не знаю, кому показывал их Джордж Миллейс,　ответил я. — Ну а я… их видел один мой приятель　он был со мной, когда я обнаружил фотографии. Но он не знает ден Релганов. Он очень редко бывает на скачках.　Так вы, стало быть, ни с кем не советовались, прежде чем прийти ко мне? (　Нет, сэр.　

Он снова надолго замолчал. В доме было тихо. Казалось, замок, как и я, затаив дыхание, ждал, что будет дальше.　

Вы, наверное, собираетесь рассказать эту забавную историю приятелям? — тихо спросил лорд Уайт.　Что вы, сэр, — возразил я, ужаснувшись. — Ничего подобного.　Ну и как прикажете благодарить вас? — Он вновь замолчал, но, сделав над собой усилие, продолжал:　

Деньгами? Или чем-нибудь еще?.. Что вы хотите за свое молчание?　

Он не обернулся. Нас разделяло расстояние в шесть шагов. Но я физически ощутил ожег пощечины.　

Вы ошибаетесь, — сказал я. — Я не Джордж Миллейс. Я… пожалуй, пойду.　

И быстро вышел — прочь из этой комнаты, прочь из этого дома, подальше от этого человека и его заросшего сорняками поместья. Давно уже никто не оскорблял меня так ужасно.　

В среду ничего особенного не произошло. День оказался еще беднее событиями, чем ожидалось. С утра я собирался в Кемптон, но тут позвонил Гарольд и сообщил мне, что Коралловый Риф сегодня не сможет участвовать в скачках — он не в форме.　

Эта проклятая тварь всю ночь металась в стойле,　пожаловался Гарольд. — Представляешь, просыпаюсь, слышу, как он бьется, бросился туда, принялся успокаивать, но сколько он там прокуролесил — одному богу известно. Почти выдохся, чертов сын, когда я прибежал. Виктор будет недоволен.　

Плакали мои денежки! Не стоило тратить бензин, чтобы просто поглазеть на скачки, так что я предпочел остаться дома и отпечатал фотографии для Ланса Киншипа.　

В четверг я все же отправился в Кемптон. Мне предстояло сделать всего один заезд, и дорогой я не мог не сокрушаться о скудости заработка на этой неделе. Но не успел я шагнуть в ворота, как ко мне подскочил свирепого вида коротышка и закричал, брызгая слюной, что его хозяин ищет меня и чтоб я не зевал, если хочу скакать на свободных лошадях из их конюшни.　

Я не стал зевать и поспел к тренеру как раз вовремя: он уже решил, что я задерживаюсь, и еще немного, договорился бы с другим жокеем.　

Никому теперь верить не стану, — сказал он, шумно отдуваясь, словно только что пробежал стометровку, хотя наверняка минут пятнадцать с места не сходил, ждал, когда я подойду. — Звоню вчера жокею, спрашиваю, как себя чувствуешь после падения? Он говорит, нормально. А сегодня утром звонит и преспокойно сообщает, что у него, видите ли, грипп. Как вам это нравится?　

По-моему, он не виноват, — ответил я, с трудом сдерживая смех.　Преступное легкомыслие.　

У лошадей легкие были получше, чем у тренера, но этим, к сожалению, их достоинства исчерпывались. На первой я пришел третьим из шести, вторая упала у предпоследней изгороди: неприятно, но ни лошадь, ни я не пострадали.　

Третья лошадь, на которой я, собственно, и должен был скакать в тот день, тоже не выказала особой резвости — неуклюжий малолеток-недоучка, ни стати, ни умения. На скачках для новичков я осторожно провел его через все препятствия, но неблагодарный тренер заявил, что я полз, как черепаха, — лошадь и разогреться-то не успела. Вот так.　

Мы опередили шестерых или семерых, спокойно сказал я.　

А от шестерых или семерых отстали, — возразил тренер.　Подождите, она еще себя покажет, — кивнул я. — Нужно время.　

И терпение. И недели, месяцы беспрерывных тренировок. Возможно, лошадь не увидит ни того, ни другого, а мне, наверное, в другой раз не предложат на ней скакать. Тренеру плевать, он будет стараться выжать предельную скорость, пока лошадь, за недостатком выучки, не свернет себе шею у открытой канавы.