Дик Фрэнсис - Отражение

Спроси еще у кого-нибудь, старина, — устало сказал мой приятель из журнала.　

Когда я вернулся в Чизик, солнце почти зашло за зимний горизонт. На кухне Саманта мыла стекла.　

На солнце они выглядят такими закопченными, — сказала она, деловито протирая стекло тряпкой. — Тебе не холодно? Потерпи немного, я быстро.　

Закончив мыть наружную часть стекол, Саманта зашла в кухню и заперла за собой балконные двери. Рядом на низком столике стояла пластмассовая бутылка с моющей жидкостью «Аякс».　

«Аякс»… Где я слышал это слово?　

Я подошел поближе, чтобы как следует рассмотреть этикетку. «Средство для мытья окон с нашатырем», — прочел я надпись маленькими красными буквами по белому полю. Я взял в руки бутылку и слегка взболтал. Жидкость булькнула. Сунул нос в отверстие и понюхал содержимое. Пахнет мылом. Запах приятный, не едкий.　

Что ты делаешь? — спросила Саманта. — Куда ты смотришь?　Как вы думаете, зачем мужчине просить жену, чтобы та купила ему немного «Аякса»?　Что за вопрос. Понятия не имею.　

Вот и Мари не поняла. Так и не узнала, зачем Джордж ее об этом просил.　

Саманта взяла бутылочку у меня из рук, дабы использовать ее по назначению.　

Этой жидкостью можно мыть любое стекло, — похвалила она «Аякс». — Кафель в ванной. Зеркала. Отличное средство.　

Я снова устроился в плетеном кресле и начал потихоньку раскачиваться.　

Саманта искоса посмотрела на меня и, улыбнувшись, сказала:　

Знаешь… два дня назад ты выглядел… краше в гроб кладут.　А сейчас?　Ну, а сейчас можно не торопиться бежать за гробовщиком.　Завтра побреюсь, — пообещал я.　Кто тебя избил? — спросила она вскользь, продолжая наводить блеск на стекла. Вопрос, однако, был серьезный. Ответить на него односложно — ее это вряд ли устроит, она-то ждет от меня другого. Признания. Своего рода платы за предоставленное без расспросов убежище. Если я ничего не скажу, она не станет настаивать. Но могу ли я утаить от нее правду теперь, когда мы стали так близки?　

Чего же я хочу от этих людей, которых все больше ощущаю своими? Я никогда не искал семьи и избегал постоянных привязанностей, считая, что узы любви не для меня. Что будет, если я, со всеми своими проблемами, войду в жизнь женщин, живущих в этом доме, и поделюсь с ними тяготившим меня грузом? Ведь может статься, в один прекрасный день за спиной у меня вновь зашумят рвущиеся на свободу крылья, я улечу, и поминай как звали.　

Саманта правильно поняла мое молчание, и в ее обращении со мной произошла едва уловимая перемена. Нет, она не стала недружелюбной, но ощущение тепла исчезло. Прежде чем она успела　

домыть окно, я стал ее гостем, а не… а не кем? Сыном, братом, племянником, частью ее существа.　

Одарив меня лучезарной, ничего не значащей улыбкой, она поставила чайник на плиту.　

Вернулась с работы Клэр — усталая, но оживленная,　

и хотя она ни о чем не спросила, я видел, что и она ждет, что я скажу.　

За ужином я вдруг обнаружил, что рассказываю им все от начала до конца, и это вышло так естественно, что я не удивился и не расстроился.　

Вы, наверное, не одобрите меня, — сказал я, — но я решил довести дело Джорджа до конца.　

Медленно, рассеянно, не разбирая вкуса пищи, женщины ели и слушали, слушали…　

Я не могу остановиться на. полпути, и сейчас не время жалеть, что я вообще ввязался в эту историю. Да и жалею ли я… я не знаю. Я попросил разрешения пожить у вас несколько дней, потому что дома оставаться опасно. Мне нельзя возвращаться, пока я не узнаю, кто хотел меня убить.　Но ты можешь никогда не узнать, — сказала Клэр.　Зачем ты так говоришь? — оборвала ее Саманта.　Если он не узнает… — она запнулась.　Я буду совершенно беззащитен, — закончил я за нее.　Может, сообщить в полицию? — предложила Клэр.　Может, и сообщу.　

Остаток вечера мы провели в раздумьях. Я не отчаивался. Из Суиндона поступили хорошие новости: легкие Джереми постепенно выходили из паралича. Он все еще не мог дышать сам, но за прошедшие сутки наступило существенное улучшение. В голосе дежурной сестры слышалась усталость. «Нельзя ли поговорить с Джереми?» — спросил я. «Сейчас узнаю. Нет, в реанимации это не разрешается. Попробуйте в воскресенье».　

В пятницу я долго возился в ванной, сбривая жесткую щетину и выдергивая шелковые нитки, которыми сестра зашила разрывы на моем лице. Надо отдать ей справедливость, поработала она на славу — раны совершенно зажили, воспаление прошло, и, возможно, шрамов не останется. С синяками дело обстояло не так благополучно: они вылиняли в　

зелено-желтый цвет, и два выбитых зуба, конечно, не выросли снова, но, в общем и целом, из зеркала на меня смотрело человеческое лицо, а не маска из фильма ужасов.　

Саманта возвращение цивилизованного обличья восприняла с облегчением и настоятельно рекомендовала обратиться к ее зубному врачу.　

Тебе нужны коронки, — сказала она. — И ты их получишь.　

Тем же вечером мне действительно поставили коронки, правда, пока временные: фарфоровые　

обещали сделать в ближайшее время.　

Между двумя физиотерапевтическими сеансами я отправился в Базильдон, небольшой городок к северу от Лондона, где находилась известная британская фирма по производству фотобумаги. Я решил не звонить, а явиться туда лично: не так-то просто сказать человеку в лицо, что ничего не знаешь. Так и вышло.　

В приемной мне вежливо ответили, что никогда не встречались с таким фотоматериалом, как пластик или калька. Нельзя ли взглянуть? Нет, я оставил их дома: не хотел, чтобы их изучали без предварительной проверки на светочувствительность. Могу ли я поговорить с кем-нибудь из мастеров?　

Сложно, — ответили в приемной.　

Я собрался уходить.　

Возможно, мистер Кристофер сможет вам помочь, если он сейчас свободен, — удержал меня администратор.　

Мистер Кристофер оказался девятнадцатилетним юнцом с вызывающей прической и красным от хронического насморка носом. Но выслушал он меня внимательно.　

Ваш пластик и калька покрыты эмульсией? — спросил он.　Вряд ли, не похоже.　С чем я вас и поздравляю, — сказал мистер Кристофер, пожимая плечами.　С чем вы меня поздравляете?　Это вообще не фотография.　

И тогда я задал вопрос, который должен был показаться ему идиотским:　

Зачем фотографу нашатырь?　Нашатырь? Нашатырь фотографу вообще ни к　

чему. Ну, может, на что-то и нужен, но не для фотографии. Чистый аммиак не используют ни для проявления, ни для закрепления — ни для чего. Во всяком случае, я о таком не слышал.　

Может, кто-нибудь из ваших коллег знает?　

Мистер Кристофер посмотрел на меня с жалостью:　

да что ты, парень, если я не знаю, так что говорить об остальных.　

Спросите, пожалуйста, на всякий случай, продолжал настаивать я. — Ведь если нашатырь применяется в каком-то из фотопроцессов, вам, как специалисту, это должно быть интересно, правда?　Ага. Еще бы не интересно. — И, кивнув головой, мистер Кристофер исчез на Четверть часа. Я уже начал подозревать, что он пошел обедать, однако он вернулся, и не один, а с седоватым мужчиной в очках.　Нашатырь, — начал он не слишком охотно, — применяется в фотографии для тяжелой промышленности. С его помощью проявляют светокопии. Диа- зо-процесс — вот как это называется, если по-научному.　Пожалуйста, — скромно и с благодарностью в голосе попросил я, — опишите мне этот процесс.　Что у вас с лицом?　Вы потеряли нить беседы.　Гм.　Вы хотели рассказать мне о диазо-процессе. Что это такое?　Допустим, у вас есть чертеж детали… снабженный техническими условиями для производства. Вы понимаете, о чем я говорю?　Да.,　Так вот. Промышленности нужно несколько экземпляров чертежа. Тогда они делают светокопию. Вернее сказать, они ее не делают.　А-а…　При проявлении светокопии, — продолжал он, не обратив внимания на мое замешательство, — бумага становится синей, а чертеж на ней — белым. Но в наше время научились получать черный или темнокрасный чертеж на белой бумаге.　Пожалуйста… продолжайте.