Жорж Сименон - Мегрэ и Долговязая

Старая дама, портрет которой тоже мог бы висеть здесь в такой же рамке, не покидала их.

— Мне не хотелось бы показаться нескромной, месье комиссар, но у моего сына нет от меня секретов. Мы с ним еще никогда не разлучались, хоть ему перевалило за пятьдесят. Понятия не имею, что могло явиться причиной вашего визита, и перед тем как разбудить его, я предпочла бы узнать…

И, не закончив фразы, она одарила их любезной улыбкой.

— Ваш сын, вероятно, женат?

— Был женат, дважды.

— Его вторая жена сейчас дома?

Тень грусти мелькнула в глазах старухи. А Буасье все вертелся, никак не мог удобно устроиться в кресле. Чувствовалось, что ему не по себе.

— Ее тут больше нет, месье комиссар.

Неслышным шагом старуха направилась к двери, приоткрыла ее и, вернувшись, села в углу дивана, держась удивительно прямо. Так обычно учат держаться воспитанниц монастыря.

— Надеюсь, она не наделала каких-нибудь глупостей? — тихо спросила старая дама.

Затем, так как Мегрэ промолчал, она тяжело вздохнула и решила заговорить, не дожидаясь ответа.

— Если речь идет о ней, я имею все основания расспросить вас до того, как пойду будить сына. Вы приехали сюда из-за нее, не так ли?

Неужели Мегрэ сделал какой-нибудь утвердительный жест? Если да, то он сам того не заметил. Он был слишком зачарован атмосферой этого дома, а еще больше этой женщиной, за мягкостью которой он угадывал чудовищную энергию.

Ни одной фальшивой ноты ни в ее манере держаться, ни в одежде, ни в голосе. Такую женщину легко можно было представить в каком-нибудь замке или скорее в одном из тех просторных провинциальных домов, которые могли бы служить музеями прошедшей эпохи.

— После смерти первой жены — а она умерла пятнадцать лет тому назад — мой сын долго не думал о вторичной женитьбе.

— Если я не ошибаюсь, он уже два года, как женился во второй раз?

По-видимому, она нисколько не удивилась его осведомленности.

— Это правда. Точнее, два с половиной. Он женился на одной из своих пациенток, женщине тоже не молодой. Тогда ей было сорок семь. Родилась она в Голландии, но переехала в Париж и жила одна. Я ведь тоже не вечная, месье комиссар. Мне уже семьдесят шесть.

— А вам их не дашь.

— Знаю. Моя мать прожила девяносто два года, а бабушка погибла от несчастного случая в восемьдесят восемь.

— А ваш отец?

— Он умер молодым.

Последние слова она произнесла так, словно это не имело значения, словно умирать в молодом возрасте было обычным уделом людей.

— Я почти уговорила Гийома жениться вторично, понимая, что иначе, когда меня не будет, он останется одиноким.

— И брак оказался несчастным?

— Это не совсем так. По крайней мере, вначале. Я думаю, вся беда в том, что она была иностранкой. Существуют какие-то мелочи, к которым никак нельзя привыкнуть. Я даже не знаю, как это выразить. Ну, вот хотя бы вопрос кухни, она предпочитала одни блюда, мы — другие. А может быть, выходя замуж за моего сына, она рассчитывала, что он богаче, чем это оказалось в действительности.

— А она не имела состояния?

— Она была довольно обеспечена. Нельзя сказать, что у нее ничего не было, но теперь, когда жизнь так дорожает…

— Когда она умерла?

Старая дама широко раскрыла глаза.

— Умерла?

— Простите, я решил, что она умерла. Ведь вы сами говорите о ней в прошедшем времени.

Старая дама улыбнулась.

— Вы правы. Но говорю я так по другой причине. Она умерла для нас. Иначе говоря, она от нас уехала.

— После ссоры?

— Гийом не такой человек, чтобы ссориться.

— А может быть, с вами?

— А я для этого уже слишком стара, месье комиссар. Я слишком много перевидела на своем веку, слишком хорошо знаю жизнь и предоставляю каждому…

— Когда она уехала от вас?

— Два дня назад.

— Она заявила вам о своем отъезде?

— Мы с сыном прекрасно понимали, что этим кончится.

— Она вам об этом говорила?

— Часто.

— Она объясняла причину?

Старая дама ответила не сразу. Казалось, она размышляла.

— Сказать вам честно, что я по этому поводу думаю? Если я колеблюсь, то только из боязни, как бы вы не стали надо мной смеяться, но полагаю, что с комиссаром можно быть такой же откровенной, как с врачом или исповедником.

— Вы католичка, мадам Серр?

— Да. А моя невестка — протестантка. Но это не имело никакого значения. Видите ли, у нее сейчас невыгодный для женщины возраст. Каждая из нас, в течение нескольких лет, как будто сама не своя. Любой пустяк в этот период нас раздражает. Нам легко приходят в голову нелепые идеи.

— Понимаю. И это происходило с вашей невесткой?

— И это, и кое-что другое. В последнее время она только и мечтала о своей родине — Голландии, целые дни проводила за письмами своим голландским подругам.

— Ваш сын ездил с женой в Голландию?

— Нет, ни разу.

— Значит, она уехала во вторник?

— Да. С Северного вокзала. В девять сорок.

— Ночной поезд?

— Да. Целый день она провозилась с упаковкой багажа.

— Ваш сын проводил ее на вокзал?

— Нет.

— Она вызывала такси?

— Она пошла искать машину на углу бульвара Ришар-Валлас.

— Больше она не давала о себе знать?

— Нет, и не думаю, чтобы ей захотелось нам написать.

— Вопрос о разводе не возникал?

— Я же вам сказала, мы католики. А кроме того, у сына нет никакого желания жениться еще раз. Но мне по-прежнему непонятно, чем же мы обязаны приходу полиции?

— Я хотел бы спросить вас, мадам, что именно происходило в вашем доме во вторник вечером. Минутку. У вас ведь нет прислуги?

— Эжени, наша уборщица, приходит ежедневно в девять утра и уходит в пять.

— Сейчас она здесь?

— Нет. Сегодня она выходная. Придет завтра.

— Она живет поблизости?

— Она живет в Пюто. По ту сторону Сены. Как раз над скобяной лавкой напротив места.

— Полагаю, что она помогла вашей невестке упаковать багаж?

— Она снесла вниз чемоданы.

— Сколько их было?

— Один сундук и два кожаных чемодана. И еще шкатулка с драгоценностями и несессер с туалетными принадлежностями.

— Эжени ушла от вас во вторник в пять часов, как обычно?

— Да, как обычно. Простите мое волнение, но мне впервые в жизни приходится отвечать на подобные вопросы, и признаюсь…

— Ваш сын выходил из дому в этот вечер?

— Что вы имеете в виду под словом «вечер»?

— Допустим, незадолго до обеда.

— Он, как обычно, ходил на прогулку.

— Вероятно, пошел выпить аперитив?

— Он не пьет.

— Никогда?

— Нет. Ничего, кроме стакана вина, разбавленного водой, во время еды. Во всяком случае, уж не ту гадость, которую называют аперитивом.

Буасье, чинно сидевший в своем кресле, казалось, втягивал в себя запах аниса, все еще сохранившийся на его усах.

— Как только он вернулся, мы сразу уселись за стол. Он всегда совершает одну и ту же прогулку. Эта привычка осталась у него с тех пор, как мы держали собаку, которую нужно было выводить в одно и то же время. Ну и, конечно, он привык.