Морис Леблан - Остров тридцати гробов

— Позвольте я вам помогу, — с мольбой в голосе настаивала Вероника. — Не упрямьтесь.

— Сейчас… Но сначала… Мари Легоф, кухарка, внизу, на лестнице… Тоже ранена, может, уже при смерти… Посмотрите…

Вероника бросилась к двери, в которую убежал ее сын. За нею оказалась просторная прихожая. На нижних ступенях лестницы, согнувшись пополам, хрипела Мари Легоф.

Она умерла почти тотчас же, не приходя в сознание, — третья жертва непостижимой трагедии.

Как и предсказал старый Магеннок, г-н д'Эржемон оказался ее второй жертвой.

Перевязав рану Онорины, оказавшуюся неглубокой и с виду не угрожавшую жизни бретонки, и перенеся тело Мари Легоф в загроможденную книгами и обставленную как рабочий кабинет большую комнату, где лежал труп ее отца, Вероника закрыла г-ну д'Эржемону глаза, накинула на него простыню и стала молиться. Однако слова молитвы застревали у нее на губах, а рассудок не мог ни на чем сосредоточиться. Многочисленные удары судьбы оглушили женщину. Обхватив голову руками, она просидела почти час, в то время как Онорина забылась горячечным сном.

Изо всех сил Вероника старалась прогнать образ сына, как привыкла уже прогонять воспоминания о Ворском. Однако два эти образа смешивались друг с другом, кружили вокруг нее, плясали перед закрытыми глазами, словно светлые пятна, которые во мраке наших упрямо сомкнутых глаз проплывают взад и вперед, раздваиваются и вновь соединяются. Перед мысленным взором Вероники все время вставало одно и то же лицо — жестокое, насмешливое и мерзко кривляющееся.

Она не испытывала горя матери, оплакивающей сына. Ее сын умер четырнадцать лет назад, а тот, который только что воскрес, тот, на кого она готова была излить всю свою материнскую нежность, почти сразу стал ей чужим, даже хуже того: он стал сыном Ворского! Как же она могла испытывать горе?

Но насколько глубоко было ранено все ее существо! Потрясение, испытанное ею, было подобно тем катаклизмам, что переворачивают вверх дном мирную землю. Что за адский спектакль! Что за безумная и ужасная картина! Что за удар судьбы — страшный и в то же время иронический! Ее сын убивает ее отца в тот самый миг, когда после стольких лет разлуки и скорби она уже готова была обнять их обоих и зажить с ними в мире и нежности! Ее сын — убийца! Ее сын сеет вокруг себя смерть! Ее сын наводит на людей беспощадное оружие и убивает — с легким сердцем и даже испытывая при этом порочную радость!

Мотивы, которыми можно было все это объяснить, ее не интересовали. Почему ее сын так поступил? Почему его учитель, Стефан Мару, безусловно сообщник, а может быть, и подстрекатель, сбежал, прежде чем случилась драма? Вероника даже не пыталась ответить себе на эти вопросы. Она думала лишь об ужасной сцене насилия и смерти. И спрашивала себя, не является ли смерть единственным для нее выходом, единственной развязкой.

— Госпожа Вероника, — прошептала бретонка.

— Что? Что случилось? — воскликнула молодая женщина, выходя из оцепенения.

— Вы ничего не слышите?

— А что?

— Внизу звонят. Должно быть, принесли ваши чемоданы.

Вероника вскочила.

— Но что я им скажу? Как это все объяснить? Если станут обвинять мальчика…

— Ни слова, прошу вас. Предоставьте разговаривать мне.

— Но вы слабы, моя бедная Онорина.

— Ничего, так будет лучше.

Вероника спустилась вниз и, попав в обширную прихожую, выложенную черными и белыми плитками, отодвинула засов массивной двери.

За нею и в самом деле стоял один из матросов.

— Я стучался в кухонную дверь, — сказал он. — Мари Легоф, наверно, куда-то вышла. А госпожа Онорина дома?

— Она наверху и хотела бы с вами поговорить.

Несколько оробев при виде столь бледной и серьезной молодой женщины, матрос молча пошел за ней.

Онорина уже поджидала их на втором этаже, стоя в открытой двери.

— А, это ты, Коррежу? Слушай меня внимательно, но только не болтать, ладно?

— Что случилось, госпожа Онорина? Вы никак ранены? В чем дело?

Онорина вышла из дверного проема и ровным голосом проговорила, указывая на покрытые белыми простынями трупы:

— Господин Антуан и Мари Легоф. Убиты.

Лицо мужчины перекосилось, и он воскликнул:

— Убиты? Да как же это? Кто их убил?

— Не знаю, мы пришли, когда уже все было кончено.

— А… А как же маленький Франсуа? И господин Стефан?

— Исчезли. Вероятно, тоже убиты.

— А… а… Магеннок?

— Магеннок? Чего это ты вдруг о нем вспомнил, а, Коррежу?

— Потому что… потому что, если Магеннок жив, тогда другое дело. Магеннок любил повторять, что первым будет он. А уж он-то просто так ничего не говорил. Он всегда на три туаза под землю видел.

Секунду подумав, Онорина сказала:

— Магеннока тоже убили.

На этот раз Коррежу явно потерял присутствие духа: на лице его появился безумный ужас, какой Вероника уже не раз замечала у Онорины. Он осенил себя крестом и тихо прошептал:

— Стало быть… стало быть, вот оно как, госпожа Онорина? Магеннок ведь знал, что такое случится. Однажды он плыл со мной в лодке и сказал: «Это не за горами. Нужно отсюда уезжать».

И, не долго думая, матрос повернулся и поспешил вниз по лестнице.

— Погоди, Коррежу, — приказала Онорина.

— Нужно уезжать, так сказал Магеннок. Всем нужно уезжать.

— Погоди, — повторила Онорина.

Матрос в нерешительности остановился, и она продолжала:

— Я согласна, нужно уезжать. И завтра к вечеру мы уедем. Но прежде следует заняться господином Антуаном и Мари Легоф. Сейчас ты пошлешь сюда сестер Аршиньа — пусть пободрствуют эту ночь над мертвыми. Женщины они противные, но зато им это не впервой. Пусть явятся две из трех. Я заплачу каждой вдвое против обычного.

— А потом, госпожа Онорина?

— Вместе со стариками ты займешься гробами, а под утро мы похороним погибших в освященной земле, на церковном кладбище.

— А потом, госпожа Онорина?

— Потом ты свободен, и другие тоже. Можете собирать пожитки и отправляться на все четыре стороны.

— А как же вы, госпожа Онорина?

— У меня есть лодка. Ладно, довольно болтать. Ну что, договорились?

— Договорились. Нужно ведь провести здесь еще всего одну ночь. Думаю, за ночь тут ничего нового не случится?

— Да нет, нет. Ступай, Коррежу, и поторапливайся. Главное, не говори другим, что Магеннок мертв. Иначе их здесь будет не удержать.

— Обещаю, госпожа Онорина.

С этими словами матрос убежал.

Через час появились сестры Аршиньа — две высохшие костлявые старухи, похожие на колдуний, в чепцах с засаленными бархатными лентами. Онорина перешла к себе в комнату, расположенную на том же этаже, в конце левого крыла.

Бодрствование над покойниками началось.

Эту ночь Вероника провела частью подле отца, частью у изголовья Онорины, состояние которой ухудшилось. В конце концов Вероника уснула. Разбудила ее бретонка, которая вдруг заговорила в одном из тех приступов горячки, когда сознание затемнено еще не полностью: