Жорж Сименон - Семейство Питар

— Мне все равно.

Муанар лгал. Ему, как и капитану, было далеко не все равно. История получилась настолько неслыханная, что им обоим было стыдно за свое судно.

— Я, видишь ли, не думаю, чтобы она поехала с нами еще раз…

— Это ее право.

Муанар всегда такой. Принимает все как есть, не пытаясь ничего изменить, в отличие от Ланнека, — тот ощетинивается из-за любого пустяка.

— Видимость ухудшается!

Дождь превратился в изморось, а та постепенно сменилась туманом, в ореоле которого свет маяка расплылся и как бы начал удаляться.

— Жиль, включите сирену.

Все трое были совершенно спокойны, разве что чуть больше взвинчены, чем обычно: ночь предстоит бессонная — придется высматривать в тумане маячные огни и глохнуть от воя сирены.

На мостик заглянул радист. Молча потоптался минуту-другую и, словно невзначай, обронил:

— Дальше еще хуже. Около Эймедена какое-то судно уже запрашивает курс по радио.

Ланнек косо посмотрел на него. Почему? Вроде бы все нормально. В такое время года всегда штормит, и он десятки раз совершал этот рейс в гораздо худших условиях — при нулевой видимости, с минуты на минуту готовый услышать грохот толчеи на банках.

Он звонком вызвал Кампуа и крикнул ему с высоты мостика:

— Будешь подавать еду сперва нам с женой, потом — офицерам.

Так прошло два часа.

— Отдохнуть не хочешь? — опросил Ланнек Муанара.

Он заранее знал, что тот откажется. Высматривать маяки в таком паскудном тумане всегда легче вдвоем, чем в одиночку, а уж втроем — подавно. Ровно через полчаса после Южного Форленда Ланнек определился по карте. Когда он, закончив прокладку, вышел из штурманской, Муанар встретил его вопросительным взглядом.

— Еле-еле три узла! — объявил капитан.

Против них было все — не только ветер, но и приливные течения. «Гром небесный» рыскал так, что приходилось непрерывно перекладывать руль с борта на борт.

— Моей жене сейчас невесело!

Ланнек говорил так в отместку Матильде, но не испытывал злорадства, вернее, никакого удовольствия при мысли, что ее мучит морская болезнь.

Когда прозвонили к обед он повернулся и бросил Муанару:

— Вернусь через десять минут. Если что-нибудь стрясется…

Ему хотелось плакать от бешенства при виде такого пренебрежения ко всем морским традициям, да еще в первом же рейсе его собственного судна. Поэтому он старался ступать как можно тяжелее, придал лицу максимально суровое выражение, а войдя в кают-компанию, сперва отряхнул дождевик и лишь потом повесил его на крючок.

— Моя жена не…

Ланнек не успел закончить фразу: Матильда вышла из каюты и уселась на свое место так же непринужденно, как она сделала бы в их столовой в Кане. На ней было изящное платье из черного шелка, она тщательно причесалась, напудрилась, подкрасила губы.

— Ты не страдаешь морской болезнью?

— Тебя это огорчает?

Он вытащил салфетку из кольца и молча расправил ее. Кампуа подал суп. Ланнек, униженный и взбешенный, окончательно растерялся. Ему казалось, что все на судне смеются над ним, осуждающе следят за каждым его шагом.

Подумать только! Его вынудили предупредить старшего механика, радиста — словом, всех, что мадам угодно кушать один на один с супругом!

Матильда, чуточку бледная, все-таки ела, хотя волнение стало настолько сильным, что по краям стола пришлось установить штормовые планки, чтобы тарелки не соскальзывали от качки.

— И ты не испытываешь ни малейшего недомогания?

— Я же ответила: нет!

Ланнеку показалось, что в синих зрачках Кампуа сверкнул насмешливый огонек, и он разозлился еще больше.

— Так на флоте не делается, — проворчал он, шумно дохлебывая суп и отодвигая тарелку.

— Тем больше оснований начать так делать.

Нет, это было сильнее его: у Ланнека создалось впечатление чего-то ненормального, почти неприличного. Он чувствовал себя смешным, сидя один на один с женой, в то время как его офицерам, особенно Муанару, придется обедать после них, как слугам!

На его взгляд, это подрывало весь установленный порядок корабельной службы.

— И с чего тебе взбрело идти с нами в рейс?

Он ничего не добавил, но на языке у него вертелось:

«Твоя маменька решила присмотреть за своими денежками, так ведь?»

Мамашу Питар, как он именовал вдову, Ланнек не выносил: заодно — всех теток и кузин Питар.

— Чего ты этим добилась?

— А чего, по-твоему, добился ты, оставляя меня на берегу?

Матильда произнесла эти слова в тот момент, когда Кампуа подавал овощи. Ланнек, дождавшись, пока буфетчик выйдет, отложил вилку и в упор взглянул на жену:

— На что ты намекаешь?

— Думаешь, Марсель не воспользовался твоими отлучками?

Матильда даже не подняла глаза на мужа: она и без того знала, что он побагровел. В списке людей, ненавистных Ланнеку, первое место занимали все-таки не мамаша и тетки Питар, а человек, от одного имени которого у капитана закипала кровь.

Марсель!.. И началось это почти сразу. Уже во время их первой встречи на улице в Кане Матильда не преминула осведомиться:

«Вы знаете Марселя?»

Она произнесла его имя так, словно это Иисус Христос или Наполеон и все на свете обязаны знать, кто такой Марсель!

«Какого Марселя?»

«Скрипача».

«Что еще за скрипач?»

«Тот, что играет у Шандивера».

Позже Ланнек вдосталь насмотрелся на этого парня: после помолвки ему пришлось чуть не каждый вечер таскаться с мамашей Питар к Шандиверу и слушать там музыку.

Матильда всегда выбирала столик у самой эстрады.

Щеки у нее розовели. Она шептала Ланнеку:

«Погляди только, как он неистовствует!»

Больше всего, однако, неистовствовал жених, видя, что она неотрывно пялит глаза на этого болезненного молодого человека с вьющейся шевелюрой, а тот, орудуя смычком, томно посматривает на нее.

«Если твой Марсель не перестанет паясничать, я ему рожу расквашу!»

«Какой ты злой! Что ему остается делать, если он влюблен в меня?»

Самое обидное состояние в том, что Марсель точно так же поглядывал на каждую девчонку, завернувшую к Шандиверу.

И теперь в открытом море, на корабле, где хозяин он, Ланнек, она смеет вспоминать какого-то Марселя!

— Повтори, что ты сказала! — с расстановкой процедил он.

— Думаешь, Марсель не воспользовался…

— Для чего воспользовался?

— Для того чтобы ухаживать за мной.

— Это все?

— Женщина, которая целыми неделями живет без мужа…

— Это все?

— Почему все? Разве ты постишься, когда заходишь в Антверпен, Гамбург или еще куда-нибудь, а потом я нахожу у тебя в карманах фотографии девок?

— Не об этом речь. Я говорю с тобой о Марселе.

Ланнек бесился все сильнее еще потому, что знал:

Кампуа, как обычно, стоит в коридоре и все слышит.