Жорж Сименон - «Дело Фершо»

Казалось, Фершо видит карты Лины.

— Снимите. Теперь, если у вас есть бубновый туз, ходите им. Если нет, ходите самой сильной картой. У вашего мужа козырей больше нет.

Так продолжалось около часа. Выпить кофе зашла дочь рыбака в черной блестящей плиссированной юбке.

Она стояла у стойки, высокая, стройная, светлоглазая, и с открытым ртом смотрела на них.

Играя, Мишель поглядывал на нее. Ему показалось, что она смотрит только на него, и он призывно ей улыбнулся. Та отвернулась и заговорила с хозяином.

Мишель находился в таком состоянии, когда для вспышки достаточно было любого повода. Фершо протянул руку и, не глядя, взял карту Лины, показывая, что играть надо ею.

Мишель встал и бросил свои карты на стол — ему уже давно хотелось это сделать.

— Если вы решили вдвоем играть против меня одного…

Он направился к вешалке, взял шляпу, перекинул через руку плащ и вышел.

— Хотел ли он произвести впечатление на вошедшую девушку? Было и это. В его чувствах было все — отвращение, нетерпение, унизительное сознание своего ничтожества, желание возвыситься в собственных глазах.

На улице он растерялся, не зная, куда идти. А так как не хотел, чтобы видели его нерешительность, то побрел к дому г-жи Снук. Инстинкт подсказывал ему, что дальше идти опасно, что тогда будет трудно вернуться.

Он вошел в дом, поднялся к себе, запер дверь на ключ и бросился на постель.

Только час спустя, когда он уже стал беспокоиться, на лестнице послышались неуверенные шаги, и в дверь тихо постучали.

Это был сам Фершо, Лина осталась внизу.

Едва увидев, как они спускаются по лестнице, Лина, по обыкновению занявшая место за столом, поняла, что в их отношениях что-то надломилось. Однако это не походило на драму. Казалось даже, что они довольны друг другом, обмениваясь во время завтрака любезностями и нерешительными взглядами, как любовники после ссоры.

Внешне из них двоих более скованно вел себя Мишель. Его тонкая кожа при малейшем волнении сразу покрывалась красными пятнами. Как он ни пыжился, а все равно был похож на ребенка, только что задыхавшегося от рыданий, который, всхлипывая, еще чувствует соленый вкус своих слез.

Взгляд Фершо был тяжелее обычного и туманился воспоминаниями, даже когда ему случалось улыбнуться, если Лина старалась их развеселить.

Они сидели втроем в маленькой столовой с низким потолком, за короткий срок словно пропитавшейся их близостью. Портрет капитана Снука с медалями не казался им больше чужим, побрякушки, в строгом порядке лежащие на черном мраморе камина, выглядели не смешными, а трогательными, а швейная машинка в углу у окна, казалось, жила своей замкнутой и благодушной жизнью.

Как обычно, кто-то завтракал на кухне. Все клиенты г-жи Снук более или менее походили друг на друга: им было под пятьдесят, это были широкоплечие, краснолицые мужчины, и Лина могла поклясться, что у них у всех одинаковые голубые наивные глаза. Они смущались, когда, открыв застекленную дверь, обнаруживали в столовой постояльцев. В таких случаях они быстро проходили мимо, задевая за стену и застенчиво кланяясь. Г-жа Снук ставила им на кухне приборы и обслуживала вперемежку с теми, кто сидел в столовой.

Что касается лоцмана, жившего в одной из комнат второго этажа, его никогда не было видно. Он работал в разные смены и уходил то вечером, то среди ночи, прихватив эмалированный голубой бидон. Часы его работы никогда не совпадали с теми, к которым привыкли другие жильцы. Так что если голубой бидон был им знаком, то лица своего соседа они не знали.

Они ели медленнее, чем обычно, словно стремясь доказать всем и самим себе, что чувствуют себя непринужденно, что ничего не случилось, что жизнь продолжается. Но по взглядам, которые они с мнимой безмятежностью бросали по сторонам, можно было без труда понять, что жизнь, которая сама собой у них сложилась — со странной близостью, таинственными ритуалами и уже традициями, — кончилась.

В момент, когда прибой достиг наибольшей силы, ветер внезапно стих, уступив место грязного цвета туману, который стал плотно укутывать город. Через квадратики окон и дверей все видели, как постепенно стали исчезать черные силуэты грузовых судов, а ближний причальный кнехт, по мере того как капельки воды лакировали его поверхность, становился все более глянцевым.

Хотя мужчины и не задержались наверху, г-жа Снук почувствовала, что что-то случилось. Передавая им блюда, она наблюдала за ними, словно желая сказать: «Послушайте, все это не имеет значения! Так бывает во всех семьях. После мелкой ссоры люди любят друг друга еще сильнее!»

Но не смела этого произнести и, вздыхая, поглядывала на молодую пару.

— По правде говоря, это не совсем веселый город для молодых людей! Особенно в такое время года. Летом некоторое оживление вносят пляжи.

Поев, они еще некоторое время неподвижно сидели перед своими приборами. Тогда Фершо решил, что ему пора обратиться к Лине и Мишелю.

— Я пойду спать, — объявил он. — Думаю, что проваляюсь всю вторую половину дня. Не сходить ли вам в кино?

Итак, он подумал о кино! Он знал о существовании кинотеатров, о том, что они открыты утром по четвергам и что был как раз четверг. В отличие от него Мишель никогда не мог сказать, какой сегодня день недели.

Как ни удивительно, но они подчинились. Им и в голову не пришло как-то иначе использовать свободное время, то самое, которое они обычно проводили за картами в привычном маленьком соседнем кафе.

Не пожалели ли они уже об этом маленьком кафе, где время текло так же медленно, как воды серой реки? Идя под руку, они миновали его. Капельки тумана оседали на их одежде и на темных блестящих волосах Лины. Повиснув на руке Мишеля, она прижалась к нему, как во времена, когда они были женихом и невестой и по вечерам без устали бродили по улицам Валансьенна.

— Что он тебе сказал? — в конце концов не без опаски спросила она.

— Ничего. Что не сердится на меня. Знает, что во всем виноват сам.

— Я считаю, Мишель, что он очень любит тебя, гораздо сильнее, чем ты думаешь, и, вероятно, сильнее, чем думает сам. Чувствуется, что этот человек до сих пор никогда никого не любил.

Рассказать жене о том, что произошло в комнате? Но как это сделать? Ведь, по сути, ничего особенного не произошло.

…В тот момент, когда Мишель кинулся к двери, чтобы открыть ее, он был весь напряжен и полон враждебности. Резко повернув ключ и откинув задвижку, он не счел нужным распахнуть дверь, то есть оставил Фершо на пороге.

Увидев его таким униженным, даже не решающимся войти, Мишель почувствовал угрызения совести, и голос его прозвучал не так озлобленно, как он хотел:

— Что вам угодно?